Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(АЖ) Но скажите, как вам удалось вывезти из России картины и другие произведения?
(ДВ) Я впряглась в трудное дело, но справилась. Благодаря друзьям-летчикам, итальянским туристам, отважным французским друзьям. Мы совершенно нелегально вывезли достаточно картин, чтобы устроить крупную выставку в моей парижской галерее, на улице Жакоб, 36. Не для того, чтобы продавать, – чтобы защитить. Выставка шла полгода, и мои трое художников стали знаменитыми. Один из них, Кабаков, живет в Соединенных Штатах, двое других – в Париже.
На выставке в моей галерее был также представлен Оскар Рабин, хороший художник-нонконформист и смелый человек – он был организатором «бульдозерной» выставки, о которой я говорила. Я очень его ценила и называла «Шагалом без цвета». Еще я выставила Максима Архангельского, скульптора, представленного в каталоге «Русский авангард, 1973». Я писала о нем: «Он делает скульптуры из случайно найденных металлических предметов, чаще всего из старых латунных мисок, мельхиорового лома, остатков старинных медных самоваров… Соединяя эти металлические конструкции, Максим создает современные формы, исполненные силы и таланта».
Оливье Лоркен: Дина с Эриком Булатовым и Владимиром Янкилевским, январь 1993 г.
(АЖ) Хорошо, но как вы вывезли работы – как сделали это технически?
(ДВ) Я не могу всего рассказать. Потому что это еще может пригодиться! Я вывезла много полотен благодаря помощи преданных и находчивых друзей. И благодаря этому представила художников, которые иначе остались бы совершенно неизвестными. Мне очень помог Поль Торез, сын Мориса[55], который часто ездил в Россию. Ну хорошо, вот одна история. Я хотела провезти шкаф, расписанный Янкилевским. Я пошла в универмаг «Базар де ль’Отель де Виль» и купила простой шкаф из светлого дерева. Мы арендовали грузовик и втроем повезли его из Парижа. Я выполнила все формальности, требуемые «Интуристом», чтобы официально пересечь границу со шкафом, должным образом занесенным в таможенную декларацию. А в России мы поменяли шкафы, и я вернулась со шкафом Янкилевского. Один шкаф ввезен, один вывезен – и взятки гладки!
(АЖ) Художники, которым вы помогли стать известными, прекрасно устроились на Западе…
(ДВ) Как ни странно, с тремя художниками, которых я сделала знаменитыми, мы остались друзьями. Обычно, те, кого вы открыли, очень быстро от вас уходят. Но эти трое сохранили глубокую признательность ко мне. Я в своей жизни сделала массу вещей, никоим образом не рассчитывая на благодарность. Но в данном случае тесные связи сохранились, мы остались близкими друзьями. С тех пор прошло тридцать лет, но наша дружба не распалась, и я продолжаю их выставлять. Но, разумеется, каждый жил своей жизнью. Знаете, это очень редкая вещь. Одни находят – другие сохраняют, в мире искусства это так. Находит ищущий. А пользуется этим человек другой профессии, это не всегда совместимо. Каждый должен жить своей жизнью, каждый должен найти свой путь.
(АЖ) Таким образом, когда вы устраиваете в Фонде большую ретроспективу Булатова, вы собираете его работы со всего мира и выставляете их вместе со своими?
(ДВ) Да, мы свозим произведения со всего мира, отовсюду, где есть коллекционеры или музеи.
(АЖ) Но удается ли в этом случае быть объективной? Возможно, хочется выгоднее представить свое собственное собрание.
(ДВ) В принципе я объективна и не сентиментальна. Не привязываюсь к конкретным картинам, я привязываюсь только к качеству. Это как в музыке. Есть люди с абсолютным слухом, а у меня – абсолютный глаз. Моя память хранит многое. Я не очень хорошо запоминаю лица, но помню изображения. Я никогда не забывала произведение искусства – никогда! И знаю точно, где оно находится. Я и через пятьдесят лет могу описать его. Возможно, это такая профессиональная деформация.
(АЖ) В этом главное достоинство эксперта!
(ДВ) Ну, экспертом я стала по прошествии времени. Это не дается на старте.
(АЖ) Что в вас осталось от России в конечном счете?
(ДВ) Не так много. Мои воспоминания связаны с Парижем. Я – маленькая парижанка с улицы Монж. Я по-настоящему увидела Одессу впервые в 1959 году. Это очень красивый город, но у меня не сохранилось никаких конкретных воспоминаний со старых времен.
(АЖ) Тогда как вы начали петь по-русски?
(ДВ) Я вам говорила: когда я впервые отправилась в Россию, это было время возвращения первых узников ГУЛАГа. Нужно было видеть эти лица и поговорить с теми, кто соглашался говорить. Некоторые без какой бы то ни было вины провели от двенадцати до пятнадцати лет в заключении, в вечной мерзлоте. Я имею в виду политзаключенных. В каждой семье, которую я посещала, были люди, кто возвращался, и те, кто не вернется никогда. За столом мы пели. Я просила дать мне слова песен. Это были изумительные или ужасающие стихи. Пели только уголовники, политзаключенные пели редко. Например, среди этих поэтов Юз Алешковский сочинил три самые красивые песни с моего диска: «Песня о Сталине», «Окурочек» и «Лесбийская». Услышав их, я решила собрать эти выраженные в стихах осколки ужаса. Меня плотно контролировали при каждом моем возвращении в Европу: я не могла ничего вывозить. Так что мне пришлось выучить многие стихи и песни наизусть. А в Париже мы с французскими музыкантами работали два года, чтобы составить из этих песен пластинку. Она называлась «Песни сибирских заключенных», а потом стала «Песнями ГУЛАГа». Я коллекционировала песни, как я собирала произведения искусства. Привезла двадцать четыре песни и издала двенадцать из них.
(АЖ) Не самое обычное для вас занятие.
(ДВ) Такой пластинки не существовало, а я хотела ее записать. Я привезла сырой материал и придала ему вид, пригодный для восприятия. Повторяюсь: пела я всю жизнь.
(АЖ) Вы не боялись? Нужна смелость, чтобы в те времена выпустить такой диск, даже во Франции.
(ДВ) У меня были неприятности в России. Тогда-то я и оказалась под запретом. Стала персоной нон грата. Но, конечно, сами песни разошлись по стране.
(АЖ) И что, вы перестали ездить в Россию?
(ДВ) Это закончилось в 1974 году. Мне закрыли въезд, визу больше не выдавали. Хорошо, Россия изменилась, но не в лучшую сторону. Это чудовищно! Это просто феодальное государство. У них там дикий капитализм, но заправляют всем бывшие кагебешники. Просто ужас какой-то!
(АЖ) Вы не боитесь, что приехавшие оттуда художники утратят на Западе то, что на родине было их источником их силы?
(ДВ) Нисколько не боюсь. У трех художников, которых я привезла, есть свой неповторимый характер и удивительная изобретательность. В них есть нечто совершенно самобытное. Я потому их и выставляю, а не для того, чтобы доставить им удовольствие.
