Дина Верни: История моей жизни, рассказанная Алену Жоберу - Ален Жобер

трижды. Я встретила Сашу Верни[56] в четырнадцать лет. У нас у обоих были русские корни, хотя он родился в Буа-ле-Руа, и это чувствовалось. Я жила с ним с восемнадцати лет. Родители поженили нас, когда нам не было двадцати. Мы жили в браке десять лет – нас развела война.

Жорж Дюдоньон: Жак Превер (в центре) в кафе «Фонтан „Времена года“» во время представления «Ужин голов», 1950-е гг., фрагмент. В сводчатом зале сегодня размещается ресторан фонда Дины Верни.

(АЖ) Вы сохранили его фамилию…

(ДВ) Да. Я носила ее еще до того, как мы официально поженились. Это отличная фамилия – Верни! По-русски она отсылает одновременно к «правильному» и «преданному». Но и звучит она великолепно, похоже на verni[57].

(АЖ) Итак, мужей было трое.

(ДВ) Мой второй муж, Серж Лоркен, был скульптором. Мы познакомились в 1948 году, и в 49-м родился Оливье. Серж получил Римскую премию[58] в 1950 году, первую премию после реформы. На вилле Медичи он плеснул шампанским в лицо французскому послу, и его исключили. На этой вилле Оливье смог поиграть в садах Лукулла! Сын был красивым ребенком, словно сошедшим с картины Рафаэля. Его первым языком был итальянский. В Италии любят детей. Выходя с ним, совсем голеньким, на прогулку в коляске, мы шли на площадь Испании. И там машины останавливались, и женщины выходили и подходили к ребенку, который, совершенно очевидно, их восхищал. «Какой ребенок! Какой красавчик! Чем вы его кормите?» Этот будущий соблазнитель начал с итальянских мамаш!

Должна добавить, что в 50-м году жить в Риме было счастьем. Каждый день мы ходили в новый музей. И итальянцы в то время, хотя они очень пострадали в войну, были особенно приветливы и радушны. Долгое время я со своей маленькой семьей каждый год ездила в Венецию, но главным образом в Рим, где я знаю и помню каждую мозаику.

В 1951 году я поехала представить выставку Майоля в Дюссельдорф. Я говорила по-немецки, у меня всегда были хорошие отношения с членами венской «Социалистической молодежи». Но я все же немного опасалась ехать в Германию – слишком мало времени прошло после войны. Однако выставка встретила триумфальный прием! В Дюссельдорфе вскоре после смерти Гейне в 1856 году «Друзья Генриха Гейне» создали комитет, чтобы поставить писателю памятник. Увы, никак не удавалось изобразить музу Гейне – ничего не подходило. Прошло много времени. Потом, в начале ХХ века, в 1933 году, это стало невозможно[59]: к власти пришел Гитлер и последовали двенадцать лет фашизма и антисемитизма.

Произведения Генриха Гейне, одного из лучших представителей романтизма, сжигались в знаменитом костре, который мы могли видеть в хронике. Это напоминало костры инквизиции, на которых были сожжены живописные шедевры. Рассказывают, что, глядя на то, как горят его картины, Сандро Боттичелли ногой подтолкнул поближе горящие поленья. Этот пинок был гневным, но он не должен был выглядеть таким перед Святой инквизицией[60]!

После войны 1939–1945 годов комитет «Друзей Генриха Гейне» собрался вновь, но ни один скульптор не был достаточно хорош для его членов. Когда в Дюссельдорф прибыла выставка Майоля, комитет решил приобрести его «Гармонию» и разместить скульптуру в одном из скверов города. Если не ошибаюсь, сквер называется Хофгартен. «Гармония» стала музой Гейне.

В то время я встретила в Школе изобразительных искусств группу художников, в которую входили Герберт Зангс, будущий писатель Гюнтер Грасс и Манфред Кляйн фон Дипольд. Манфред был сыном и внуком талантливых художников. Меня хорошо приняли, устроили мне настоящий праздник. Год спустя Манфред присоединился ко мне в Париже, без гроша в кармане и ни слова не зная по-французски. Еще один скульптор! С ним у нас родился сын, мой второй сын, Бертран. Мы прожили несколько лет в страстной любви, но потом расстались. Он вернулся в Германию. Его уже нет в живых. Все мои мужья умерли! Ни один из них не стал мужем, который был мне нужен.

Жорж Дюдоньон: У выхода из кафе «Фонтан „Времена года“»: Рэй Вентура, Уна Чаплин, Жан Ренуар, Чарли Чаплин, Роже Пиго, Пьер Превер, Дайдо Ренуар, 1952–1953 гг., фрагмент.

(АЖ) Может, такого мужа просто не бывает?

(ДВ) Все бывает. Но встретить мужчину своей жизни – это совсем другое. Это просто чудо.

Дина дома с сыновьями Оливье и Бертраном, ок. 1956 г.

(АЖ) Но у вас родились очаровательные мальчики!

(ДВ) Ну да, у меня была совершенно нормальная жизнь. Я нормальная женщина. У меня были романы. Я любила, меня любили. Чаще любили меня, чем я. В любом случае меня любили.

(АЖ) У вас же не было времени проживать человеческие страсти! У вас было слишком много других – и страстей, и дел.

(ДВ) Не надо преувеличивать. Меня страстно любили, но и я влюблялась без памяти. Только никто не дал мне чего-то настоящего, никто мне не помог. У меня не было хорошего спутника.

(АЖ) А существовал ли вообще мужчина, способный соответствовать уровню ваших амбиций?

(ДВ) Поверьте, дело не в этом. Возможно, нужен был мужчина намного более простой, но который поддерживал бы меня в работе и в жизни. Такие есть, но я найти не сумела. Нельзя иметь все. Но мне грех жаловаться, потому что у меня была счастливая жизнь. Как и все, я познала и любовь, и страсть. Впрочем, и горе тоже. Мне нанесли глубочайшую душевную рану в сорок лет. Кто-то посоветовал мне: «Обратись к доктору Лакану!» Я стала записываться к нему, но он тут же меня принял. – «Ах, как я счастлив вас видеть! Мне о вас столько говорили». Я начинаю рассказывать свою историю, но тут звонит телефон. Он снимает трубку и пять минут разговаривает. Я теряю терпение. Он вешает трубку, и я продолжаю. Звонит телефон, и еще пять минут разговора. В итоге он все время говорил по телефону. Потом спрашивает меня: «Когда вы вернетесь?» – «Не знаю, я запишусь у вашей ассистентки». Я вышла и больше не возвращалась. Вылечилась!

(АЖ) После этого долгого отступления давайте вернемся к «Временам года». Значит, само место уже существовало.

(ДВ) Я там жила. У меня была там небольшая квартирка. Однажды зашел разговор о создании Музея Майоля. Я совершенно не собиралась организовывать его сама, думала, что просто поучаствую. Идея музея преследовала меня долгие годы. В 72-м, сразу после смерти сына Майоля Люсьена, чьей душеприказчицей я стала, я осознала, что никто и пальцем не пошевелит. Придется делать все самой. Задача была почти невыполнимой, я посвятила ей свою жизнь.

(АЖ) Вы решили устроить музей там, где жили…

(ДВ) Там практически все продавалось – и за смешные деньги, по крайней