Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

тех пор она стала предметом зависти сослуживцев и основанием для шутливых упреков в пижонстве — ведь частенько после бессонных ночей ему приходилось бриться на работе. Оно и понятно: практически все пользовались бритвами СТИЗ и «Труд Вача», даже Ванин довольствовался «Примой». Кое-кто упорно счищал щетину затупившимися безопасными лезвиями «Красной звезды», достать которые было проблематично. А у Короткова, видите ли, — «Бисмарк».

Ритуал бритья занимал минут двадцать, в эти двадцать минут он обдумывал то, что произошло за прошедший день, на свежую голову. Он подолгу правил лезвие на ремне из воловьей кожи, предварительно растерев его ладонями, кипятил воняющую хлоркой воду, взбивал в узбекской пиале мыльную пену и старым помазком с отколотой ручкой наносил ее на слегка увлажненный подбородок. Затем, зажав бритву своим особенным хватом, так что она будто бы расправляла крылья, он принимался медленно вести ее под углом сверху вниз, свободной рукой натягивая кожу, чтобы избежать пореза. Споласкивал лезвие в пиале и продолжал движение.

По радио звонкий бас Левитана объявил, что после 45-дневных боев немецкий гарнизон в Будапеште сдался войскам 2-го Украинского фронта Красной Армии. За стеной в соседской квартире послышались крики. Коротков уже знал об этом и даже принял стакан водки накануне вечером, прежде чем идти домой.

Вчера Сталину доложили о скором начале контактов между эмиссарами Гиммлера и представителями Даллеса в Берне. Только что завершилась конференция в Ялте, где три измотанных войной лидера определили контуры послевоенного устройства мира. Сталин был неприятно озадачен новостью разведки. Он долго молчал. Постепенно табак в трубке погас. Потом он вновь раскурил ее, встал, прошелся вдоль стола, замер на месте и, ткнув мундштуком в сторону Меркулова, медленно произнес:

—Вы утверждаете, что переговоры Гиммлера с американскими союзниками будут контролироваться нашими разведчиками. Если это так, то мы будем молчать. Пусть Даллес получает то, что он хочет получить, тем более что при обоюдном желании он получит это в любом случае — но уже без нашего контроля. Нам же надо знать: как далеко продвинулась немецкая наука в деле строительства атомной бомбы? что предложат американцы, чтобы получить немецкую бомбу? что захотят получить взамен немцы? — Он вдруг закашлялся. Выдержал минуту, потом продолжил в той же ровной интонации: — Их условия будут продиктованы одним обстоятельством: успеют они довести урановую бомбу до готовности к применению или к моменту разгрома останутся с полуфабрикатом на руках. Поэтому нам надо понимать, на каком уровне у немецких физиков находится процесс создания боеспособного атомного боеприпаса. Вот что в первую очередь необходимо выяснить у Шелленберга. — Сталин опять умолк. Подошел к столу, выбил трубку. — Судя по донесениям разведки, которые я читал, в Соединенных Штатах с их атомной бомбой не все гладко. Значит, они готовы будут пожертвовать любыми моральными принципами, чтобы как можно скорее справиться с проблемами в Лос-Аламосе. Мы не готовы жертвовать своими моральными принципами, но это не значит, что их беспринципность вынудит нас сорваться и хлопнуть дверью, чего хотят многие. Мы будем молчать — ровно до тех пор, пока не обернем их беспринципность в свою пользу.

Сталин возобновил свое размеренное передвижение вдоль стола. Все напряженно молчали, невольно прислушиваясь к поскрипыванию половиц и тиканью напольных часов в углу. Опытный политик, он думал: как следует понимать лояльность Рузвельта? Его не смутило, что Рузвельт мог быть в курсе намерений Даллеса, но ему претила мысль, что на момент их общения об этом ничего не знал он.

—Пусть разведка осторожно затронет этот вопрос в контактах со своими американскими коллегами. Где-нибудь на нейтральной территории, — попыхивая трубкой, наконец сказал он. — Аккуратно, чтобы не выдать наших сотрудников в Швейцарии. Прозондируйте их готовность сотрудничать, которой нет. Пусть они думают, что мы растерялись, что мы по-прежнему верим в союзническую солидарность. И подключите дипломатию к этому вопросу, товарищ Молотов.

Крупная голова Молотова едва заметно склонилась вперед.

Сталин вернулся на свое место за столом, окинул собравшихся тяжелым взглядом.

—Как это ни странно, — сказал он, — нам теперь надо бояться одного: чтобы об этих переговорах не прознали не причастные к ним лица…

Рука с бритвой резко замерла. Тонкий слой мыльной пены окрасился алым. Короткова с какой-то новой силой пронзила мысль: «Так откуда же все-таки, мать вашу, гестапо узнало о приезде Хартмана? — Он опустил руку с бритвой. — Но не только. Как они узнали о его миссии?»

Когда, проснувшись, жена вышла в прихожую, Коротков уже застегивал верхнюю пуговицу мундира.

—У Сони сегодня вечер поэзии в школе. Ты придешь? — спросила она. — Она очень хочет, чтобы ты был.

Коротков коснулся губами ее щеки:

—Прости, Маша, не знаю. Во сколько?

—В шесть.

—Постараюсь.

Он знал, что не придет. Но духу отказать сразу у него не хватило.

Ванин появился в «конторе» только к обеду. Коротков застал его в столовой. Взяв стандартный набор, состоявший из винегрета, рыбного супа и каши с кусочками мяса, он подсел за стол к Ванину, который уже вычищал коркой черного хлеба дно своей тарелки, одновременно просматривая вчерашнюю «Вечерку».

—А ведь его пасут, Паша, — сказал Коротков, ковырнув вилкой винегрет; к порезу на его щеке прилип клочок газетной бумажки.

—Кого? — не понял Ванин.

—Баварца. И хуже всего то, что мы не знаем, кто это?

—Почему?

—Потому что в любой момент его могут ликвидировать.

Ванин забросил корку в рот, прожевал ее, проглотил и спросил:

—Зачем же его ликвидировать?

—Как только этот имярек получит доступ к первоисточнику, Баварец станет не нужен. И не просто не нужен — опасен.

—Но ведь это могут сделать и люди УСС.

—Могут. Если усомнятся в его полномочиях. Или если поймут, что в качестве связующего звена он им больше не нужен. Но его положение имеет запас прочности, так как здесь две стороны, за которые он уцепился. Такая ситуация, что никто никому не верит до конца. Никто не решится разрубить связующий узел по той хотя бы причине, что времени не будет разбираться, кто тут при чем, когда пойдет чистая информация. Того и гляди всё кончится. Нет, если он сам себя не выдаст — а он себя не выдаст, я уверен, — то ни немцы, ни янки его не тронут. Потом, может быть, когда всё разрешится.

—А имярек?

—А имярек может попросту убрать его как препятствие. Или как лишнюю инстанцию, способную на шантаж. Да ради такой информации… Мы же не знаем, кто там?

—Ну, вот и не вибрируй