Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

отличие от многих бонз, до сих пор катающихся на «мерседесах» и «майбахах». Движением головы указал Шольцу на место возле себя. Когда машина тронулась, Мюллер произнес:

—А он не промах, этот парень.

—Да, — подтвердил Шольц, — у него есть выправка.

—Решил, кого пошлешь в Швейцарию?

—Шлихт.

—Из Е-1? Которому твой Гесслиц отбил яйца?

—Мозги-то на месте.

—У многих мозги как раз там и… в яйцах. К тому же — старик. Мог бы найти помоложе. У него будет шанс выжить.

—Вы же знаете, с кадрами сейчас туго.

—Стучит много.

— Все стучат. Зато исполнительный, неглупый, смотрит в рот. Три языка все-таки. Такой там и нужен.

—Хорошо. Не говори ему всего. Я не рассчитываю на рукопожатия. Пусть получит неоспоримые доказательства факта переговоров и их содержание. Этого будет достаточно.

—И вот еще Гесслиц…

—Что Гесслиц? По сути, он завербован. Как объект дезинформации может быть интересен. Если не пропадет, значит, они решили начать с нами игру. Ребенка, пожалуй, верни, но помни, что девчонка — гарантия лояльности этого типа. Смотри, чтобы он ее куда-нибудь не припрятал. Что до Хартмана… — Мюллер на минуту смолк: — Надо будет вовремя от него избавиться.

—Вовремя — это когда? — спросил Шольц.

—Когда свинья в хлеву пёрнет, — бросил Мюллер в манере баварского простолюдина. — Если бы я мог ответить на этот вопрос, Хартман бы не понадобился.

Ватикан, пролив Каттегат, Берн,

27 января

Хартман бы удивился, когда бы знал, какой переполох вызвал его отъезд в Берлин. Точно круги по воде, во все стороны понеслись слухи, догадки и указания, ибо даже в само́м упоминании атомного боеприпаса содержалась взрывная сила.

Дело в том, что германская программа по разработке урановой бомбы была рассеяна по территории рейха и, по сути, не имела единого центра. Объединенные главной задачей, разные группы физиков, возглавляемые крупными учеными, занимались своими комплексами проблем. Все, что относилось к фундаментальной науке и к смежным направлениям, решительно отметалось в пользу ускоренной реализации работ, связанных с оружием массового уничтожения. В условиях острого дефицита времени, дабы не распылять силы, решено было пойти по пути создания урановой бомбы методом центрифугирования, термодиффузирования и электромагнетизма, не заморачиваясь на разработке реактора для производства плутония. С осени 1944 года две программы имели высшую степень срочности: «изотопный шлюз» Багге и производство коррозийностойких урановых пластин. Гейзенберг с его «урановой машиной» скоро почувствовал себя ненужным. Деньги в рамках атомной программы текли в основном в промышленность. Их получали компании «Ауэр» и «Дегусса», изготавливавшие металлический уран, концерн «ИГ Фарбениндустри» с его установками по производству тяжелой воды, фирмы «Хеллиге» и «Аншютц», строившие опытные образцы ультрацентрифуг.

За всем этим зорко следили две властные группировки — Бормана и Гиммлера. Именно последний с его аппаратом гестапо сумел обеспечить беспрецедентный уровень секретности германского уранового проекта, вокруг которого, точно акулы под баркасом с рыбой, безуспешно кружили разведслужбы всех мастей и обличий.

Пожалуй, ни один другой вопрос, включая даже положение на фронтах, по степени важности не мог соперничать с почти уже лихорадочным поиском немедленного решения проблемы атомного боезаряда. Над ней бились лучшие умы ядерщиков американских Ок-Риджа и Лос-Аламоса, советской Лаборатории № 2, японского Хыннамского химзавода, но немецкие ученые, по совокупности являвшие на тот момент цвет мировой ядерной физики, по ряду косвенных признаков, очевидно, со- вершили технологический прорыв и вплотную приблизились к конструированию бомбы. Об этом говорили все, и в первую очередь сами немцы, стараясь таким способом запутать мозги вражеской разведке, которая ловила каждый звук, исходивший из рейха касательно уранового проекта.

Александр Николаевич Евреинов снял роговые очки, откинул с колен подол сутаны, выбрался из низкого вольтеровского (как его называют в России, но более известного как «ушастое» или «дедушкино») кресла с длинным складным сиденьем, позволяющим полулежать в нем, и подошел к окну, которое выходило на ватиканскую площадь Пьяцца-ди-Санта-Марта, с самого утра заполненную пестрой толпой страждущих получить хотя бы какое-то известие о судьбе близких, оказавшихся в германском плену. Очередь в папскую картотеку Бюро по розыску пропавших военных и гражданских лиц росла с каждым годом войны. Под лучами холодного зимнего солнца — всего-то плюс 12 — люди вяло слонялись вокруг фонтана в ожидании открытия приемной.

Высоко в небе рождественской мишурой трепетала стая белых голубей. Это Франческо Фрацци, неуместно жизнелюбивый диакон, больше внимания уделявший голубятне, нежели добросовестной службе, запустил на прогулку своих подопечных.

Евреинов вздохнул, разгладил небольшую, но окладистую на русский манер бороду, поправил висевшую на груди инкрустированную сапфирами массивную панагию. Повернулся к прибывшему ночью из Берна викарию Константину — молодому, худому, как журавль, крайне необщительному сотруднику Бюро информации, которым епископ Александр руководил, будучи одновременно главой русских греко-католиков.

Не будет преувеличением сказать, что Бюро Евреинова с его филиалами в важнейших центрах и особенно в местах, где проходили военные действия, по уровню информированности, пожалуй, не имело себе равных. В рамках помощи военнопленным посланцы Бюро имели доступ в германские концлагеря и лагеря для интернированных, вели работу среди беженцев и эмигрантов, не говоря о католических приходах, рассыпанных по всему миру. Преосвященный Александр Николаевич, лица которого почти никто не знал, распоряжался всем этим богатством с аккуратной рассудительностью часовщика.

—Печально, что многие наши немецкие друзья порвали с истинной верой, — слабым голосом произнес Евреинов. Сжав перед собой руки, он подошел к камину и задержал немигающий взгляд на пляшущем в нем пламени. — Согласие между нами могло иметь более надежные основы. Если бы вместо национал-социалистических митингов они ходили на церковную мессу, возможно, исход был бы не столь угрюм. Господь удержал бы их от необдуманных поступков. Все эти гонения, лагеря… А теперь? Германская нация погибает, а большевики меж тем становятся все сильнее.

Викарий сидел неподвижно, сложив руки на коленях, вытянув шею, и молчал.

—Учтите, преподобный, что Римско-католическая церковь говорит со всеми, — продолжил епископ нравоучительно. — Мы говорим со всеми. Даже с теми, кто заблуждается. В эпоху тягостных годин Его Святейшество поощряет именно такой подход, в том числе к тем, с кем у нас сложились добрые связи. Но надо быть осторожным, чтобы ненароком не подвергнуть церковь напрасным гонениям со стороны экзальтированных персон.

Викарий понимающе склонил голову.

— Этот человек, посланник мистера Даллеса… Ведь у нас сохранилась возможность узнать… так сказать, навести справки?..

—Мы запросили у гестапо его фотографию, — без обиняков ответил викарий, — но они… не отреагировали.

—Вот как? — оторвался от