Потерянная эпопея - Алис Зенитер

получал право выписывать сюда семью. Когда у них есть супруга и детки, которые ждут их за стенами тюрьмы, администрация охотнее выпускает их и устраивает на концессии. Эти люди несут ответственность, они ответственные люди. Арезки же холост, и даже будь он женат, его жене никогда не позволили бы приехать к нему. Цель этой колонии-поселения – стать как можно более белой, как можно более христианской. С трудом поднявшись до второго класса заключенных, Арезки теперь получает вознаграждение за свой труд, но никогда ему не дадут права выходить за стены, получить работу «в городе», и главное, никогда он не получит земель, на которых мог бы поселиться.

Когда его выпускают, он как будто голый.

Когда его выпускают, ничто не выглядит обещанием, разве что за секунду до его выпадения.

Ну вот, он снаружи. Теперь он среди Освобожденных.

Освобожденные были кошмаром Франции – им, выпущенным из Рошфора и Тулона, приписывали тысячу грехов, самым частым из которых, разумеется, была жизнь только ради повторного преступления. Они не менее страшны, не менее нежелательны в Каледонии, в глазах Свободных, сотни фигурок которых населяют яму с водой вокруг Тасс, изящно одетые гномы, карлики, такие важные в воскресных нарядах. Здесь военные и вся их административная когорта, крупные торговцы и мелкие лавочники, люди Церквей (во множественном числе, потому что есть католики и протестанты), скотоводы, шахтовладельцы, авантюристы по призванию и те, что стали ими, лишь бы спастись от нищеты своего уголка Франции, или Ирландии, или Германии. Свободные не образуют однородного общества, и не будь перед ними этих Других, ненавистных, они, по всей вероятности, не захотели бы называться все одним именем. Но они находятся в исправительной колонии, и надо мириться с различениями, входящими в правила.

С точки зрения Свободных проблема не столько в каторжниках. Каторжников легко опознать: они носят полосатую одежду, блузы, соломенные шляпы, у некоторых цепи на ногах. Их пасут охранники, за ними следят надзиратели, а если они достаточно глупы, чтобы пытаться бежать, вспомогательные силы из канакской полиции преследуют их и, как правило, находят. Конечно, случаются кошмары, если подумать о тех, кто не арестован, но поверьте мне, к осужденным можно привыкнуть. Иногда считают, что они втираются в доверие, чувствуют себя слишком вольготно, особенно много чернил утекло для описания личности каторжника-землевладельца: видели, какие они спокойные, сидят себе на веранде своей пятизвездной хижины? Но ладно, все-таки все видят, как они работают, и в городе, и за городом. Они пытаются выращивать табак и кофе на своих концессиях. Они роют канавы и возводят ограды, они – положа руку на сердце – построили города и деревни, в которых живут Свободные, здания, занимаемые различными учреждениями. Бог с ними, с заключенными.

Беда в том, что они не остаются каторжниками всю жизнь. Наступает момент, когда, каким бы суровым ни был их приговор, эти типы отбыли свой срок. Он позади. И поскольку дубляж наказания обязывает их оставаться на месте, поскольку возвращаться запрещено одним и слишком дорого для других, вот они и болтаются повсюду на острове. Теоретически им нужно разрешение и пропуска, которые власти должны регулярно визировать, но территория в сотню раз обширней, она слишком велика для личного состава, обязанного все контролировать, и это не приносит покоя. Вдобавок они уже не в робах Пьеро-заключенных, начинают отращивать бороду или усы. Они могли бы… ужасно это произнести, они могли бы сойти за любого из Свободных или за его брата. Даже их имена слишком близки: в Освобожденных ненамного больше слогов, чем в Свободных. Это невыносимо. Их имя деградирует, их теперь называют Освобами и произносят только с гримасой отвращения, но проблема никуда не делась. Эти люди вне стен тюрьмы. При виде их Свободные сучат ногами: мы не с ними. Мы росли в разных пеленках, и у нас разные страсти. Посмотрите на нас, мы Свободные и дети Свободных. И с годами родословная растет: Свободный, сын Свободного, сына Свободного, сына Свободного… это уже не умещается на визитных карточках, но люди знают, им дают знать, иначе это будет невыносимо.

Вообще все, что делают Освобожденные, невыносимо: говорят, что они много пьют, отказываются работать, развращают канаков, обворовывают Свободных, являются в концессии осужденных и помогают им в обмен на пищу, а это не тот план, что был предусмотрен сен-симоновцами: осужденные должны пахать землю и так достичь искупления, им никто не должен помогать, они должны добиться длительного плодоношения своего надела, чтобы доказать, что очистились от своих пороков и годны к нормальной жизни. Спасение – дело личное (и капиталистическое), оно совершается в одиночестве. Разве кто-нибудь помогал Иисусу в его сорок дней в пустыне? Разве Моисей призывал товарищей, чтобы раздвинуть Красное море?

Страх, который вызывают Освобожденные, показывает один из больших изъянов судебно-тюремной системы: никто не знает, что делать с вышедшими из тюрьмы. Или, вернее, так и не удалось примирить два противоборствующих лагеря. Есть те, кто считает, что Освобожденные возвращаются в жизнь со всеми потрохами по окончании срока, что они теперь не столько Освобожденные, сколько Свободные. И есть те, кому невыносимо считать их таковыми, кто ни в коем случае не хочет, чтобы они ими были. Чтобы их удовлетворить, Освобожденным должно хватить здравого смысла отказаться от всех преимуществ своего гражданства, работать без оплаты, чтобы их не защищала полиция, чтобы они согласились быть отщепенцами, потому что никто не хочет даже случайно с ними заговорить, ни рискнуть вступить с ними в брак, ничего не зная о мезальянсе, ни пригласить их детей к столу – кстати, почему они вообще имеют право заводить детей? кто позволил этим людям размножаться? почему их не стерилизовали? – или, постойте, может быть, они могли бы снова надеть свою форму, хотя бы соломенные шляпы? Это идея… Но нет, этого было бы недостаточно. В сущности, нужно, чтобы они вернулись на каторгу. Вот единственный разумный выход. И все знают, что это лишь вопрос времени, все равно они снова начнут творить свои мерзости рано или поздно. Так почему бы не избавиться от лишних мучений?

Имя им легион, защитникам такой линии. И это, должно быть, ужасно для Освобожденных – сознавать, выйдя на свободу, что Большая земля не так уж велика: для них территории нет. Свободные занимают побережья, луга и города, и они их не хотят. У канаков есть их горные заповедники, где почти царит самоуправство, и они тоже их не хотят. По другую сторону моря Австралия и Новая Зеландия очень быстро дали