Потерянная эпопея - Алис Зенитер

сказать себе, что это на нее я смотрю и с ней разговариваю, когда приезжаю сюда. Я создала адресата «Я здесь», который иначе парил бы без привязи. Тасс существует, потому что эта история не моя, и в то же время она не не моя. Она родилась из этой размытости, которую мне не удается написать.

Возвращение к предку. Едва обретенная свобода толкает Арезки сквозь страну, которую он не знает и понимает плохо. Территория поделена на различные зоны, и люди, которых он встречает, не покидают принадлежащего им малого пространства, чтобы быть уверенными, что не встретят других. Белая страна и страна канакская поворачиваются друг к другу спиной. Север так далеко, что Юг считает его несуществующим. Свободные поселенцы игнорируют исправительную колонию. Арезки пересекает как может невидимые границы, он грязный и снова оброс бородой. Он идет на север, зигзагами, несколько недель.

Стоит май 1878-го, потом июнь, и, если верить некоторым источникам, какое-то брожение идет среди канакского населения, но французы не могут его истолковать. Некоторые, их немного, с легкой тревогой упоминают ночные вылазки, покупку огнестрельного оружия, поражающее количество метательных камней в хижине. Другие, их еще меньше, пишут губернатору, что им нужно срочно с ним переговорить. Ответа они не получают: канаки не вели вооруженных действий около десяти лет, и в столь долгом мире французы как будто задремали, убежденные, что меланезийская раса спокойно вымирает где-то в своем ритме. Они не обращают внимания на гнев, вызываемый в племенах тем, что расширяются их сельскохозяйственные угодья, что их скот бродит повсюду, топча копытами плантации таро и ямса, что оскверняются кладбища и табуированные места, реквизируется рабочая сила, что бранят, бьют, плюют, незаконно арестовывают. Наверняка не обращают внимания и на злость и отчаяние, вызванные в этом году засухой – уж с засухой-то что им поделать? Не могут же они отвечать еще и за погоду. Когда 18 июня плотину прорывает, они удивлены. Им трудно истолковать события. Первая убитая семья – думают они,– это потому что мужчина взял в жены меланезийскую женщину, у которой уже был муж в племени. Это почти домашнее сведение счетов, хотя история страшная, хотя канаки, аморальные дикари, убили также женщину и ребенка. Жандармы своей волей арестовывают всех глав деревень округа Булупари, развязывают им языки, узнают, что убийцы из деревни оскорбленного мужа и из Доньи, приступают к новым арестам, на этот раз более целенаправленным, и думают, что решили проблему. Но ранним утром 25 июня на жандармерию Фоа, где содержится вождь Доньи, напали. Жандармы убиты, вождь бежал, и нападения продолжаются весь день в окрестных долинах. В следующие дни они распространяются на юг, в сторону Булупари и Тонтуты, и угрожают даже тюрьме, форту Теремба, хотя канакским повстанцам не удалось его взять. Во главе этого восстания стоит великий вождь Атаи, и это также удивляет французов. Они не видели в нем заклятого врага: вождь обычно носил кепи и куртку французской униформы, ухаживал за вдовой-француженкой. Все считали, что он на пути к ассимиляции. Поговаривают, что виноват наверняка его колдун, злой карлик, подчинивший себе его душу; а другие вздыхают: главное – это доказывает, что никому нельзя доверять. Каждый вставляет свой куплет, чтобы найти ответ на вопрос, который шире вождя Атаи, и про это постоянно спрашивали с тех самых пор, как белые ступили на остров: почему они вдруг начинают нас убивать, если сначала никого не трогали? Это опасный вопрос, вопрос потенциально щекотливый, потому что он может быть переформулирован иначе: почему они терпят нас меньше теперь, когда знают лучше? Если бы они сразу напали на захватчиков со своими дротиками и стрелами, не было бы этого легкого смущения,– но этого не произошло, ни во время высадки Кука, ни после прибытия французов. Сначала они дают нам волю; потом они нас убивают. Почему? Какой в этом смысл? Снова заходит речь о карлике-колдуне, о каннибализме. Не родился еще тот смельчак, кто отважится сказать, пожав плечами: послушайте, друзья, я думаю, мы достойны ненависти, и со временем они просто это увидели. Восстание – неизбежное доказательство глупости туземцев и их склонности к насилию. Да вы посмотрите на них! Во время своих нападений повстанцы поджигают фермы, обрывают телеграфную связь. Они не делают разницы: убивают поселенцев, как и каторжников, белых, как и их слуг или работников, вывезенных из Индии и с Новых Гебридов, мужчин, как и женщин, и даже детей. Ходят слухи, что они их едят или, по крайней мере, что на телах находили следы зубов.

Белое население – и свободные люди, и каторжники – бежит кто в Терембу, кто на сахарный завод в Кервегене, кто на телегах, кто пешком или верхом. Каждый, дрожа, запирается на скотоводческой ферме или на складе в джунглях. В первое время боятся, как бы заключенные тоже не присоединились к восстанию канаков – не учитывая, что их собратья тоже есть среди жертв,– и опасаются этой скученности, где нет разницы между теми и другими. Страх не оправдался: заключенные присоединились к своим тюремщикам. У них нет ни малейшего желания быть съеденными. «Это борьба дикаря с цивилизованным человеком»,– пишет губернатор Орли, радуясь, что каторжники поняли, в чем их интерес. Не важно, что среди цивилизованных людей находятся такие, кто пишет в тогдашние газеты: «Надо убивать мужчин, потому что они сражаются с нами или будут сражаться, женщин, потому что они рожают детей, которые позже пойдут на нас войной, и, наконец, молодежь, потому что, став взрослыми, молодые люди будут действовать, как действовали их отцы».

Первые военные операции по подавлению мятежа, предпринятые в конце июня, терпят неудачу: французские солдаты при поддержке союзников канаков из племен Каналы находят в окрестных долинах только опустевшие деревни. Повстанцы бежали в горы, укрылись в тайных убежищах или же исчезли в густом лесу вокруг Фоа, где узкие тропки остаются невидимыми и непроходимыми для французской армии, которая терпеть не может передвигаться на четвереньках. Пока их нет – жгут их пустые хижины и уничтожают посевы, но этого недостаточно. Возможно, даже опасно, так как рейды, предпринятые мобильными колоннами, подвергаются атакам мятежников, которые еще мобильнее. Весь июль французская армия вязнет в партизанской войне, остающейся для нее непонятной. А восстание набирает обороты. В августе оно доходит до бассейна Муанду. 2 августа 1878-го губернатор Орли сообщает министру Колоний, что «пришлось вооружить ссыльных концессионеров», двадцать пять из которых сами предложили свои услуги, «они служат разведчиками». И Орли добавляет эту невероятную фразу, эту фразу с открытки, посланной родителям,