DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

стекол, сложив молитвенно лапки, лежали белые, почти прозрачные трупики мух и жучков, похожие на маленьких ангелов. Временами с чердака доносились шорохи, и, будто поддерживая разговор, им вторил погреб. Погреб.

Мысли пробудили в памяти запах земли, картошки и гниения. Но дед говорил: так пахнет жизнь. Вот только чья?

Он умер на днях не пойми от чего. Наверное, от всего сразу: болезней, грязной воды, паленой водки и курева, тоски и одиночества. В общем, от старости. Так решил для себя Савин, когда накануне вечером в его квартире раздался трезвон телефона и ввинтился в череп саморезом. Пока какая-то женщина из сельской управы объяснялась и без конца соболезновала, в голове бряцали колокольцы, многократно усиливая похмельную мигрень. Нашли в постели. Умер во сне. Других родных нет. Номер в блокноте… Савин слушал урывками, будто рассказу мешали помехи на линии. Отвечал односложно: понял, спасибо, приеду, приеду. Поел, принял душ, лег пораньше и на следующее утро отправился в деревню, где не был больше двадцати лет, чтобы похоронить деда, которого почти забыл.

После двух часов езды – сперва через бор по трассе, отмеченной по обочинам кенотафами, затем по пыльным проселкам между полями кукурузы и подсолнуха – показалось село, зажатое в долине.

Дом на окраине.

Посреди стылой гостиной на двух зеленых табуретках лежал обшитый бархатом гроб с трупом древнего старика. Савин несколько долгих минут вглядывался в обезображенное годами лицо. Оно казалось незнакомым и чужим, как иногда кажется незнакомым свое собственное отражение в зеркале, если слишком долго на него смотреть. Возникло чувство, будто все понарошку.

Сколько лет было деду? Под сто? Больше? Может, он давно умер. Засох, словно жучок в окне между стеклами. Или почернел и сгнил, как послед на солнцепеке. Но никто не заметил. А тело покоится здесь – в этом доме-мавзолее, с тех самых пор. Посмертный костюм покрылся пылью. В уголках губ и глаз наросла пушистая плесень. На табуретках облупилась краска. Паутина в углах…

Дед походил на мумию обезьяны или большелобую куклу чревовещателя, и трудно было поверить, что раньше он дышал, говорил и ходил по земле.

За полночь Савин лег в соседней комнате, но не мог уснуть. Он видел изголовье гроба через дверной проем в гостиную. Слушал, как тикает стрелка часов и дрожит холодильник, свистят сквозняки и скребут мыши. И где-то между этими звуками спрятался далекий крик из-под земли, придушенный красно-белой периной.

Из окна на пол падала тень перекрестия рамы в лунном свете. Время текло незаметно. Савин перевернулся на бок, положил руку под голову и закрыл глаза. Представил зеленое поле, отару и широкое небо с маленькими белыми облачками. Поодаль сидел на лошади пастух с лицом, похожим на засохшую жвачку. На вершине холма торчали могилки, вдоль горизонта виднелась гряда голубых сопок. Солнце висело высоко.

«Раз, два, три, четыре…» – шел подсчет воображаемых овец.

На девятнадцатой внимание привлек скрип, слишком громкий в сравнении с другими ночными звуками. Савин разлепил веки и увидел деда.

Голова покойника торчала из гроба, заглядывала в спальню. Чересчур яркий, как луч прожектора, лунный свет падал на одну сторону лица, выбеляя ее до схожести с гладкой маской, и прятал другую в непроницаемой тени, отчего казалось, будто этой второй половины попросту нет.

Паралич спеленал тело Артура в тонком покрывале – не шелохнуться, не вздохнуть. Стопы увязли в простыне. Старик сел, вылез из гроба и, шаркая по половицам стертыми подошвами, побрел вглубь гостиной.

Словно зубы спящего, скрипели доски под поступью мертвеца. Бряцали ордена и медали на мешковатом пиджаке. Колени на каждом шагу с тошнотворным хрустом выгибались то взад, то вперед.

Савин неподвижно лежал на кровати, но видел все так, будто шел следом. Он услышал скрежет ржавых петель. Крышка погреба распахнулась, обнажая бездонную утробу. В дом проник запах земли и пополз, как ядовитый туман. Старик дернул плечом и ступил на лестницу, хватаясь костлявыми пальцами за перекладины.

– Деда, зачем ты туда полез?

Тщедушное тело покойника таяло в густой черноте погреба. Тьма карабкалась по костюму, проглатывая пуговицы, ордена и медали и алюминиевый крестик на веревочке, лежащий поверх белой рубахи.

За спиной раздалось эхо. Ветки стучали в окно, царапали по стеклу. С неба одна за другой падали звезды, рассекая ночь огненными хвостами, подобно зеленым молниям.

Дед поднял омертвелые глаза и шепнул:

– Туннели.

Крышка погреба с грохотом упала за ним, и от шума Савин проснулся.

Кто-то стучал в дверь.

На пороге стояла маленькая старуха – соседка через два заброшенных дома.

– На вынос, – сообщила она и подслеповато прищурилась.

Узнала Артура не сразу. А когда вспомнила, ее было уже не заткнуть: тяжелая жизнь, больные кости, холодные зимы… И через слово вырывались строчки из молитв: скажет что-нибудь и на середине фразы тихонько, будто от страха, что кто-то подслушает, начинает шептать «Отче наш». И постоянно крестится.

«Мрак», – подумал Савин.

Проводил к покойнику.

– Славный был человек. Добрый, порядочный, – помолчав, произнесла старуха.

Она поцеловала мертвеца в высокий желтый лоб, похожий на ноготь курильщика. Из глаз выступили слезы и покатились по глубоким морщинам на щеках.

Помолясь, продолжила:

– Столько хорошего людям делал. Всем старался помочь, никому не отказывал. Вспомнить хотя бы эту… Сурчиху, земля ей пухом. Я ему говорила: не давай ты ей денег, не надо. Все равно ведь пропьет и по долгам ни в жизнь не рассчитается. Так она и пропивала. Тут же, с этого самого порога, бежала в магазин за водкой и тратила все до последней копейки. А сыну своему даже карамелек не могла купить. Как бишь его… Фу ты, забыла. Страшненький такой был, кривой, потеряшка. Помнишь?

Савин промолчал.

– Помнишь, ну? – не отставала старуха.

– Нет.

– Как же это? Вы ведь дружили с ним, пока он не пропал.

Она отвернулась к покойнику и вновь начала шептать молитвы, осеняя себя крестом.

Вскоре пришли еще гости.

И состоялся вынос.

Над двором тучей висел тихий ропот и плач. После того как все вдоволь погоревали, мертвеца отвезли на сельский погост.

Могилки торчали на вершине желтого холма. Заброшенный дом кладбищенского сторожа в тени карагача зарос колючим татарником и напоминал кирпичный мазар [3]. Вдоль ржавого забора тянулись кусты конопли и крапивы, а по обочинам узкой тропинки и между могил сутулил стебли пожухлый типчак.

На языке ощущался вкус земли.

Гроб положили в неглубокую яму.

На оградках, надгробных плитах, крестах и звездах, на ветвях деревьев сидели вороны – черные запятые. Они прыгали с места на место, наблюдая за похоронами. Тучи