DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

застыли в небе клоками мокрой ваты. Вдалеке на вышке стояла кукла погранца. Савин долго смотрел на нее.

Вот сейчас она вздрогнет, потянется всем телом под незримыми нитями и наконец оживет. Направит винтовку, которая тоже станет вдруг настоящей, в сторону людей на погосте, и начнет палить.

«Бах! Бах! Бах!» – эхом долетели выстрелы из прошлого. Вороны с граем сорвались с мест, будто тоже их слышали. Когда это случилось? Два года назад? Три? Толпы людей на площади. Грязный от пепла снег. Красный от крови. Транспаранты, рупоры, лозунги, щиты, дубинки и автоматные очереди. Приказ стрелять на поражение. Город в слезоточивом тумане под куполом глушилок. Крики и тишина. И крики.

Рука на плече вернула в настоящее. Савин оторвал взгляд от вышки и пропустил могильщика с лопатой. Посмотрел в яму. Каждый подходил и бросал на гроб по горстке земли. Старуха-соседка отсыпала немного из кулака, а остальное, будто пригоршню изюма, сунула в беззубый рот. Другие тоже что-то жевали, шли вереницей – серые тени, которые, казалось, могли растаять в любую секунду от дуновения ветра или прямых солнечных лучей.

Могилу зарыли, и над ней вырос маленький холмик. Поставили крест, положили венок и цветы. Люди понуро покидали кладбище. Но Савин все стоял. Ему захотелось откопать и вскрыть гроб, чтобы убедиться еще раз: дед умер. Он не уполз в туннели – их не существует, – не спрятался в погребе, не положил вместо себя чучело вроде погранца с вышки и не проснется ночью от удушья, скованный тьмой и бархатом.

Больше не надо возвращаться. Некуда. Даже если захочешь.

Гостей на поминках собралось немного. Лица проступали сквозь пелену табачного дыма, безжизненные и бледные, как комочки липкой кутьи с глазами-изюминками. По скатерти шарили тусклые взгляды и костлявые пальцы. Горькая водка, пресная закуска. Казалось, Савин пьет среди мертвецов – в компании мумий и скелетов.

Он поднял рюмку. Хотел что-то сказать. Но не смог.

Кто-то шепнул:

– К покойникам возвращаться-то легче, чем к живым, а?

Рядом сидела старуха-соседка.

– Что?

– Говорю, давно тебя, Артур видно не было.

– Ага. – Вспомнилось: – А Вова Беляков тут живет еще?

Бабка задумалась, пожевала губами:

– Умер лет пятнадцать назад. В поле работал. Мужики рассказывали, мол, комбайн заглушил, выбрался из кабины и под ножи зачем-то полез. И тут эта махина взяла да и поехала сама по себе. Володю в молотилку зажевало, а комбайн дальше покатил прям так, без водителя, будто бес в него вселился. И до лесополосы. А там застрял да заглох.

Сердце бухнуло в грудь. За окном густел вечер. Вокруг ни одного фонаря – черным-черно. Но гости будто и не собирались расходиться, как если бы им некуда было идти или жили они тут же, в столовой, и спали под лавками.

Савин выпил еще стопку, молча встал и вышел на улицу.

В голове гудело от водки. В тумане моросил мелкий дождь.

Сел за руль, завел двигатель. Лучи фар выхватили из тьмы грунтовую дорогу, ограду заросшего травой сельского сквера, березовую рощу. По ту сторону забора виднелся обелиск – памятник участникам ВОВ из местных. Рядом статуя солдата. Дальше таращилось пустыми окнами здание заброшенной школы.

Захотелось позвонить. Савин достал из кармана телефон и прищурился. Сети нет. Кто бы сомневался. Ну и хер с ним. Аня все равно не взяла бы трубку. А у сына папа в черном списке. «Так решил суд, Сава, если хочешь увидеться или поговорить, предупреждай заранее. И не надо меня запугивать. Не сработает! За десять лет жизни с тобой я свое отбоялась».

Мобильник полетел на пассажирское сиденье. Савин вытащил из пачки сигарету, но зажигалки в карманах не нашлось. Наверное, выронил в столовой или на кладбище. Или еще где.

Возвращаться на застолье живых мертвецов не хотелось. Пошарил в багажнике. Взгляд упал на рукоять пистолета, скользнул по стволу, задержался на черном зрачке дула. Всегдашняя мысль проморозила сердце и тут же растаяла. Ложась в постель, почти каждую ночь Савин прокручивал в голове все возможные способы покончить с собой, зная при этом: смелости воплотить в жизнь хотя бы один из них ему не хватит.

Он мрачно глянул на желтые окна столовой, и краски обрели другой, более зловещий образ: липкий от крови пол, разбитая посуда, тела, как разбросанные ребенком куклы. Казалось, от пистолета исходили невидимые волны – шепот где-то в глубине черепа, будто засевшая между извилин заноза.

В лучах фар за оградой сквера мелькнула тень. Собака? Птица? В тумане, казалось, кто-то прячется среди глазастых берез, стоит неподвижно и смотрит, сливаясь кожей с белой корой.

С минуту Савин буравил рощу тяжелым взглядом. Зыркнул на рукоять пистолета. Может, выйти проверить?

– Ну уж нет! – пьяно ухмыльнулся.

Захлопнул бардачок и выехал на дорогу.

Вернувшись в дедовский дом, Савин рухнул на диван и закрыл глаза. Во тьме вспыхивали и тут же гасли огни. Голова тонула в пуховой подушке, крутилась, будто в центрифуге.

Тело размякло. Проваливаясь в бездну сна, оно свободно падало, выделывая сальто и кувырки, росло и пухло, пока не стало размером с пятиэтажку. И теперь Савин – все равно что Гулливер среди лилипутов.

Монтажная склейка, и перед взором возникла темная гостиная. Проснулся? Все кажется знакомым, но другим. Предметы в комнате вытянуты и отбрасывают длинные тени. Диван медленно покачивается, как лодка на волнах или колыбель. В окно заглядывает луна, и кратеры на ней напоминают глаза на березах. Снаружи доносится шум дождя, по стеклам стекают капли.

Мучила жажда. Савин попробовал встать, но не смог. Прислушался к ночным звукам. Представил как сцену из второсортного ужастика: ливень размывает свежую могилу, мертвец выкапывается из земли под канонаду грома и вспышки молний, распугивает ворон, спускается с круглого холма, взад и вперед выгибая колени-маятники, переходит по хлипким мосткам через яр, вынимает из петли крючок, открывает калитку, заглядывает в окна, стоит у крыльца…

Постель укачивала до тошноты.

В углу гостиной загорелся экран пузатого телевизора. На белом фоне возникла синяя надпись Sega.

– Се-е-га-а-а-а… – вторя ей, затрещал голос из динамиков.

Изображение померкло. Появились неразборчивые строчки, а потом картинка с яркими, насыщенными цветами – синим, красным, белым, желтым: пиксельное море, облака, водопады. Посередине висела крылатая эмблема с Соником. Мультяшный ежик водил пальцем в перчатке из стороны в сторону и рябил. Играла музыка заставки, но медленнее, чем должна бы, будто ей трудно было пробираться через густой мрак гостиной.

Заунывный скрежет заставил дышать чаще в такт сердцебиению. Из пола, куда падал рассеянный свет кинескопа, вырос черный квадрат