DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

вскрыть крест-накрест случайного прохожего. И однажды я увидел за столом во дворе детдома мертвеца с мраморным лицом и уползшими восьмерками кишок.

Не выспавшийся малыш встретил утро недовольным стоном. Мать шмыгала носом и хлопотливо наваливала на укрытый газетой столик снедь.

– Я потомственная бабка, – говорила она Кире. – Мать моя бабкою была, и ее мать тоже бабка. И все ихние матери бабками были. Только мой внука не делает. Он ведь и мальцом был такой, себе на уме. В школу не шел, хотел дома сидеть и круглые сутки выпивать детское шампанское.

– Шикарно, – шепнула мне на ухо Кира и принялась записывать.

– А вы вообще куда? – спросил малыш.

– В Свинарёво.

Мать всплеснула руками:

– Да зачем же! Там загнило все.

– А вы сами откуда?

– Мы с Нижнего Пищака. Который под Верхним Пищаком.

– Нижний, верхний, ничего себе у них бдсм, – шепнул я Кире.

Она цыкнула и нахмурилась: не спугни, мол.

– Так что со Свинарёво? Почему, говорите, загнило?

– О! – воодушевилась мать. – У них однажды деревня померла.

– От эпидемии?

– Упаси бог. От танцев.

Кира вытянулась, как киношный микрофон на штанге, так сильно ей захотелось записать эту историю.

– Значит, одним летом выпрыгнул у них на улицу дед. И плясать. Потом жена с ним. Курей топчут, ноги-руки туда-сюда, грязь летит. А потом к ним давай один за другим остальные деревенские. Так вся деревня и плясала, пока не подохли. Последние уже на мертвых танцевали. Одной бабе живот лопнули, так и дальше на ее потрохах скакали.

Повисла тишина. Кира отложила блокнот и нервно облизнула губы.

– Мать, ты про собак забыла, – вклинился малыш. – Туда до плясок приезжали корреспонденты по мотивам собачьего бунта.

– Бунта?

– Точно так. Собаки из конур своих повыходили и стали кругами скакать и камни жрать. Все зубы себе через это повыбивали. А потом уже танцы, про какие мамаша сказала.

– И что? Вымерла деревня?

– Лучше б вымерла, – покачала головой мать. – Так что, Яшенька, не надо в Свинарёво. Езжайте на Нижний Пищак. Какая природа! А магазин! Живите у нас.

Я напрягся: было в этих словах неправильное, что-то из них шипело. Покрутил, помусолил, почти поймал неуловимую змею за хвост, но Кира сбила – спросила про борщевик.

– Который дягиль по-нашему? – Мать насупилась и зашмыгала. – Да он весь в Свинарёве. До ихних плясок деревня рожью жила. Поля стояли! А как доплясались, так все, борщевик сплошной.

И тут в голове вспышка – я ведь не назывался, а тетка меня – по имени. Я вообще не люблю представляться, в школе высмеивали, в институте удивлялись: двадцать первый на улице век, а человек – Яша. Родители не солидным Яковом назвали, а вот прямо Яшей. Так в свидетельстве записали. А потом выкинули меня в детский дом…

Я толкнул Киру локтем. Она отмахнулась: не мешай, мол, пишу.

– …Мужик топором медведя посек, тот сбежал. А на земле срезанные руки остались.

– Руки?!

– Ну, лапы медведя. Мужик их на куски порубал и в борщевик кинул, спать лег, а ночью медведь вернулся, и заместо лап у него соцветия. Загрыз мужичка и стал по Свинарёву дурным ходить. И где шел, там семя из цветков осыпалось. Так все Свинарёво и засеял.

Кира писала, словно в трансе, карандаш с гипнотизирующим звуком царапал бумагу. Солнце пускало в купе через мутноватые окна безбилетных зайцев.

– Это Ящер им подготовил. Как дождется сыночка, так наружу всползет, всех наградит. Но Свинарёво гнилое, давайте, родные, к нам. – Мать умоляюще посмотрела на меня и угловато искривила руки в жуткой пародии на мольбу. – Буду тебе бабкою.

Мы сошли на следующей станции.

Сумасшедшие соседи пытались нас задержать: малыш дал мне по уху, а я расшиб ему нос.

Пешком мы шли километров девять по брошенной проселочной дороге – вокруг было зелено и приятно. Ни людей, ни борщевика.

А потом настало Свинарёво. Во мгновение ока отступил пырей и сдался мятлик. Земля пожелтела, точно всосала в себя часть солнечного света. Всюду, куда дотягивался взгляд, расстилались заросли борщевика. Стебли в Кирино запястье толщиной уходили в небо на два и на три метра. Мертвые зонтики, заполненные семенами, качались на ветру.

Кира уже забыла о купейной неприятности, шла со мной за руку и перелистывала заметки.

– Человечка бы найти…

– На ловца и зверь. – Я увидел стоящего поодаль мужика в соломенной шляпе.

– Зверь, бр-р… – Кира поежилась. – Байку теткину вспомнила.

– Поверила, что палеосвинарёвцы с медведями оргии закатывали?

– Ты нормальный вообще? Нет, конечно. Но история мерзкая. – Кира повернулась к мужику и крикнула: – Здравствуйте, добрый человек!

– Ты его еще селянином назови, – посоветовал я.

– Чего надо? Хто такие? – Мужик пережевывал и выплевывал слова, но недовольство его почему-то выглядело картинно.

– Я Кира Хмурнова, это мой муж Яша. Мы тут собираем материал для… газеты, – улыбчиво и нарочито разборчиво, будто говорила со слабоумным, ответила Кира.

– Ох! – Мужик искренне обрадовался. – Трахтель-ёхтель, ну и пойдем!

Кира посмотрела на меня с победным блеском в глазах: слопал, мол?! Вежливость города берет.

Всю дорогу мужик рассказывал истории, и Кира их с восхищением записывала.

– Прикатил к нам хубернатор. Родом он с Нижнего Пищака, большая была семья, но всех по наследственным делам убило.

– Из-за наследства?

– Так точно. Мать пила, отец пил, братья пили, и все от пьянки околели по-наследственному. И хубернатор пришел: расколдуйте от пьянки. Стоит, мародер, в одних трусах, на титьках живопись со Сталиным, лыка не вяжет. Но мы не дураки, знаем, чего делать.

– И чего, если не секрет? – Карандаш порхал в руках у Киры.

– Сперва яйцо побитое закопать, тогда курья лапа вырастет когтями вверх. Дальше надо лапу закопать, кура вырастет. Потом…

– Курицу закопать?

– Чего мелешь-то? Подохнет кура, если закопать. Ее съесть надо, и тогда пьянка сойдет. Хубернатор съел и стал тверезый. После в столицу перешел, министром скоро будет.

– Мудро.

– Еще как. Кабы не он, так нам тут бы уже все спололи и пожгли. Если не государственные, то эти, с Пищаков.

– О! С нами как раз пищаковцы ехали. Женщина с сыном, кабанчиком таким.

– Стухшей Таньке шестьдесят, а сопли с носа все висят… Ее мать во время плясок затанцевали, Танька загоревала и сбегла. Потом опомнилась, настругала приплод и Яшей назначила, думала, простит Ящер. Но лже-Яша у нее получился. На шибболете запнулся. И сына он сделать не умеет. Вот и хотела твоего Яшу забрать и через него уже все просить.

– Ч-чего?!

Мы шли проломанной сквозь борщевик тропой, а потом выскочили на поляну. В центре стоял плетеный стол, подле