DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

рту беглеца кружат пчелы, бьются в зубы, жалят в десны, а вместо головы на плечах – улей.

– Коля, стой!

Артур уже собрался догнать приятеля и попросить прощения, но его остановил собственный смех. Ха-ха! Гоблин напоминал большое насекомое. Ха-ха-ха! Перепуганную насмерть долговязую муху, которой повезло вырваться из паутины. Она не остановится, сколько ты ее ни зови. Она летит на дерьмо. Ха-ха-ха-ха!

Коля подпрыгнул, зацепился за подоконник и исчез внутри заброшенной школы.

Ледяная нить поднялась из живота и вцепилась в сердце. Савин скрипнул зубами, скомкал фото в кулаке. Опрокинул сундук. На пол высыпалась земля. В ней копошилось несколько червей, и стало видно маленькое тело. Пухлая розовая ручка торчала из кучи, блестел стеклом зеленый глаз под щеткой ресниц. Кукла.

Голова закружилась, замутило. Савин подошел к окну и посмотрел за ограду. Дождь уже перестал. Вдалеке под низкими облаками бугрились холмы. На вершине одного из них виднелись могилки. Взгляд скользнул вниз по склону, запутался в зарослях яра. На ветвях черными гроздьями теснились галки.

Перед самым оврагом, боком к дому, стоял ржавый дедовский «москвич» без колес, капота и внутренностей. Лобовое стекло и фары разбиты. На передней двери надпись широкими мазками: BMW. Излюбленное место для игр. Особенно в дождь.

Артур обычно изображал таксиста: «По ночам выползает всякая мразь… Придет день, и ливень смоет с улиц всю эту падаль…»

А Коля притворялся пассажиром: «Можете спасти мне жизнь? Самолет через двадцать пять минут. Если опоздаю, я покойник. Успею – и вы богатый человек».

Кто-то возник в салоне за боковым окном. Местный мальчишка? Или просто свет и тень так причудливо падают на грязное, в трещинах стекло… Огонь!

В ушах зазвенело от фантомного залпа. Савин глубоко вздохнул, сдерживая приступ тошноты. В пищеводе будто извивалась и корчилась змея. Задернул шторы. Нужно найти деньги и убираться отсюда.

Он распахнул дверцы шкафа. В лицо повеяло тленом, вонью нафталина и застарелого пота. На плечиках висели рубашки, кофты и пиджаки. Один, самый нарядный, красовался орденами и медалями. «Разве не в нем хоронили старика?» Савин полез в карманы дедовской одежды – в них оказалась земля.

– Блядь…

Вытер ладонь о штаны. Закашлялся.

Горло зудело изнутри, словно в нем резались зубы. Он выдвинул боковые полки, но везде было одно и то же. Под верхним слоем черного гумуса прятались пластмассовые ручки и ножки, бабки и альчики [4], птичьи черепа, ракушки, фотографии, ржавые гнутые гвозди и собачьи клыки, как находки в древней могиле.

Лязгнул лезвием кнопочный нож. Сталь клинка блеснула в тусклом свете. На подушках и матрасе с треском разъехалась ткань. Вместо пуха, перьев и ваты – земля. На пол, разбрасывая страницы, полетели старые книги. Лица на черно-белых портретах осунулись. Глубоко запавшие глаза их были теперь закрыты. Кожа обтягивала острые скулы и подбородки, как на посмертных снимках покойников.

Савин зашелся в кашле и сплюнул под ноги густую грязную слюну.

Выбежал из дедовской спальни, едва проскользнув в дверной проем. Пространство перед глазами пошло кругом. В нем ползали полупрозрачные черви, летали мушки. Кукольные пальчики хватали воздух, трепетали пластиковые ресницы.

В доме стало тесно и душно. Стены и потолок сжимались в смертельной ловушке. Савин захрипел и выскочил на кухню. Вода тонкой струйкой текла из крана, под умывальником набежала лужа из помойного ведра. Стол кишел мухами. Вспугнутые, они разлетелись, наполняя комнату суетой и жужжанием. В нос ударили запахи парного молока и мертвечины.

На цветастой скатерти поверх хлебных крошек лежал бесформенный лиловый шмат плоти, завернутый в скотч. Из него сквозь щели в пленке сочился желтоватый гной и стекал в лужицу на столе. Кусок дернулся и издал крик, придушенный липкой лентой, – детский плач.

Приступ кашля скрутил желудок узлом. Изо рта под ноги вперемешку с желчью посыпались куски мокрой грязи. Савина тошнило землей. Он опрокинул стол. Ложки, вилки, посуда с грохотом попадали на пол, звеня и разбиваясь на осколки. Поднял нож, грозя полчищам мух, в чьем жужжании мерещились радиопомехи, шум проводов, хор мнимых шепотов перед сном.

Вонь мертвечины наполнила кухню. Савин прижал к носу рукав рубахи, попятился и через дверь в гостиную увидел: из погреба торчит лохматая голова, подпирая макушкой люк. Лицо чужака пряталось в тени, и только маленькие, будто подсвеченные, как в старых черно-белых фильмах, глаза были на нем различимы. Пару секунд они смотрели в упор, прожигая зрачками дыры в разуме, – червоточины в прошлое.

– Кто ты?

Чужак молча нырнул в подпол. Савин бросился к люку, рванул на себя. Темно и пусто. Ничего. Только банки, пыль и запах земли.

– Вылазь, сука!

Тишина.

Савин с силой захлопнул крышку. Подвинул тяжелую тумбочку с телевизором, перекрыв ею люк погреба. Схватил со стола телефон… И замер на месте. На экране блокировки лицо сына было с закрытыми глазами и такое же костлявое и серое, как лики мертвецов с портретов из дедовской спальни.

Воздух вышел из легких, пальцы разжались, и память подбросила образ другого мальчика, чуть постарше. Савин видел его в окне машины в момент выстрела, в интернете – на странице с петицией за «открытый суд», на плакатах пикетчиков у здания РУВД, требующих наказания для «убийц в погонах», на мурале в центре города и на граффити с надписью «Вы не знаете, кто в меня стрелял?» в подземном переходе. На могильной плите.

Мобильник лежал на полу экраном вверх. Портрет покойника исчез. Сын улыбался в камеру, розовощекий и застенчивый. Живой. Если бы Савин только мог дозвониться, услышать голос… Он представил, как набирает номер, подносит к уху телефон. «Пи-ип, пи-ип», – пищат гудки, и между ними сердце успевает стукнуть с десяток раз. «Пи-ип, пи-ип…» Наконец сын берет трубку, и кошмар рассеивается. Если бы…

Савин наклонился и осторожно поднял мобильник, будто картинка на экране могла вновь поменяться в любую секунду. Быстрым шагом вышел в прихожую, не глядя в сторону кухни. Надел ветровку, кроссовки. Из-за спины, разметав в клочья сонную тишину, раздался грохот разбитого кинескопа. По полу пробежала дрожь, как от подземного толчка. Савин не стал оборачиваться.

Он выскочил на крыльцо в хмурый день, запер дверь за собой и только тогда понял, какие мрак и удушье царят в доме. Свет, хоть солнце и пряталось за облаками, давил на глаза. Голова кружилась от свежего воздуха, словно до этого приходилось все время задерживать дыхание.

Тропинка вдоль запущенного огорода размякла. Во дворе под подошвами хлюпала грязь. Шифер на крыше выглядел как мягкий, распухший от влаги картон. Машина стояла в ограде.

Савин выдвинул