Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

чуть ли не важнее, чем для них. В Татарстане добыча нефти все время падала. В наших интересах было как-то стимулировать ее увеличение.

По сути дела, так решился вопрос с независимостью Татарстана. Республика получила новую квоту на экспорт нефти, зато ее доля в централизованном снабжении была резко уменьшена.

В общем, государственного опыта приходилось набираться в ускоренном режиме. Помню, как мы страшно ругались на этих переговорах. Были моменты, когда захлопывались папки: все, с вами договориться невозможно, мы уходим, Татария выходит из России. Я успокаивал: «Давайте попьем чайку. Может быть, это все остынет?» Смешно, но переговоры начались еще в тот момент, когда я только «брал Госплан» и сидел в том самом заштатном зампредовском кабинете на птичьих правах. Правда, в процессе переговоров положение мое упрочилось. Я даже пересел в кабинет первого заместителя председателя Госплана. Председательский кабинет был оставлен как бы для Гайдара. Я его занял лишь в феврале, когда наше суперминистерство разделилось на собственно Министерство экономики и Министерство финансов.

Наверное, мое не совсем определенное и, по чиновничьим меркам, несолидное положение тоже как-то отражалось на ходе переговоров. Татарская делегация несколько раз их прерывала. Они приезжали, потом уезжали за новыми инструкциями. Однажды они вдруг заявили, что уже настолько готовы к суверенитету, что приступают к выпуску собственных денег. После этого ко мне пришел корреспондент какой-то татарстанской газеты, кажется «Вечерней Казани», и спросил, что я думаю об этом. Я ответил, что не возражаю: пусть выпускают эту свою валюту, она все равно неизбежно будет жестко привязана к рублю. Слишком сильно связаны экономики. Для нас в любом случае главное – это укрепление рубля. В зависимости от этого будет определяться и курс татарстанской валюты, а что будет напечатано на банкноте, чей портрет будет на ней помещен – Ленина (он в то время еще красовался на наших рублях) или Шаймиева, – это значения не имеет. «Могут, например, Пушкина нарисовать и даже птичку какую-нибудь», – добавил я.

В ответ на это интервью я получил гневное письмо от пресс-секретаря Минтимера Шаймиева с обвинением в том, что я допустил личный выпад в адрес президента республики. Я послал ему в ответ предельно сухое извинение, смысл которого состоял в том, что нужно строить новые отношения в рамках экономического федерализма и что главное – это найти компромисс в общих вопросах, а не заниматься мелкими обидами. «Что же касается введения Татарстаном собственных денег, – писал я, – то считаю это ошибочным шагом, но тем не менее прошу прощения, если мои слова о портрете показались обидными». Письмо было, честно говоря, резковатое, но инцидент был исчерпан.

Вскоре было подготовлено первое соглашение. Именно соглашение. Татарстан все время настаивал на межгосударственном договоре, а мы категорически отказывались. Тут я занимал очень жесткую позицию: все переговоры только на условиях, что Татария – это часть России и мы готовим не договор между двумя государствами, а некое внутреннее соглашение.

Казанцы ходили с протестами к Ельцину. Он со своим опытом слегка сглаживал ситуацию, но в целом нас поддерживал. В итоге нам удалось сбить их с позиции, с которой они изначально начали переговоры. Проект межгосударственного договора все-таки трансформировался в нормальное соглашение между правительством России и правительством Татарстана об экономическом взаимодействии. Хотя были моменты, когда казалось, что все рушится. Сабиров в отчаянии заявлял, что он не может с таким документом вернуться в Татарию, что его ждут люди на улицах, что у них мощный всплеск национализма. И нам приходилось долго и кропотливо работать над формулировками этого соглашения.

В итоге по возвращении в Казань после завершения переговоров Сабиров провел большую и удачную пресс-конференцию. Мне было приятно потом узнать, что́ он сказал о самих переговорах: «Для меня было полной неожиданностью, что новые молодые люди, которых я встретил в Москве, абсолютно профессионально владеют вопросом и с ними можно иметь дело как с профессионалами». Мне потом прислали из Татарии газеты с материалами о пресс-конференции. Одна из статей так и называлась: «С ними работать можно!» Это дорогого стоило. Ведь начинались переговоры совсем в другом ключе. Я вот, мол, старый волк, профессионал-хозяйственник, а вы тут молодая шпана, не знающая жизни. В итоге дело, конечно, не в комплиментах, пусть даже и заслуженных. Главное, что в результате этих переговоров и заключенных соглашений выиграли обе стороны. Ценой минимальной уступки, порядка трех миллионов тонн нефти, нам удалось сбить накал бушевавших тогда политических страстей. Казань четко и однозначно признала, что Татарстан является частью России, которая просто находится в несколько иных, более свободных экономических отношениях с центром. И в конце концов именно такой подход стал основным вектором всей политики правительства в отношениях с регионами: максимальное делегирование им прав, снимающее часть нагрузки с федерального правительства.

Конечно, с позиций сегодняшнего дня и даже с позиций не конца 1991 года, а конца 1992 года, когда мы уже создали основы рыночного хозяйства, предмет наших мучительных дискуссий выглядит едва ли не комичным. Почти исчезли централизованные закупки и снабжение продовольствием. Экспорт нефти регулируется не административно устанавливаемыми квотами, а налогами и экспортными пошлинами (правда, доступ к экспортной трубе и по сию пору остался регулируемым административно). Рубль стал внутри страны полностью конвертируемым. Никакого разделения бюджета на рублевую и валютную часть нет, хотя валютные резервы страны остаются серьезной заботой государства. Но в тот момент мы действовали в конкретных политических и экономических обстоятельствах, и они были далеко не благостными. Угроза распада России или как минимум превращения ее в некую конфедерацию со слабым, аморфным центром была вполне реальной. Предотвращение этой угрозы я искренне считаю одной из больших заслуг правительства Ельцина – Гайдара.

О Чечне

Вспоминая сегодня эту историю, я невольно сравниваю ее с ситуацией в Чечне. Ведь и в этом регионе в основе конфликта во многом лежала та же нефть и ее переработка. Существовало уникальное по технологическим параметрам производство на «Грознефтеоргсинтезе». Здесь шла выработка специальных легких масел, используемых, в частности, в авиационной технике, которые в тот момент нигде больше в России не производились. Там же производилась и существенная доля авиационного керосина. К сожалению, правительство, во всяком случае его экономический блок, было фактически отстранено от решения вопросов по Чечне. Да и сама история началась немного раньше, чем мы пришли в правительство, – в октябре 91-го. И она сразу приобрела не экономический, а именно политический характер.

Помню очень накаленную атмосферу в Белом доме в первых числах ноября. Мы, только-только назначенные, еще сидели там по два человека в комнатке. Шло закрытое заседание Верховного Совета. Бегал очень возбужденный Руцкой. Они тогда отменяли указ президента о