Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России - Андрей Алексеевич Нечаев

гарантированные правительством России; получаете из централизованных фондов зерно, продовольствие… Учтем, что это был конец 1991 года, когда многое еще поступало в регионы из централизованных фондов: продовольствие, лекарства и прочее. «Все это оплачивается за счет тех самых централизованных поставок нефти», – настаивал я. Тогда это называлось экспортными поставками в счет государственных нужд и импортом для государственных нужд. Казанцы этот аргумент достаточно резонно парировали: мол, все эти поставки из централизованных фондов постоянно идут с опозданием и в недостаточных объемах, Татария все равно вынуждена сама где-то искать и зерно, и продовольствие. В общем, спасибо за заботу, мы готовы ее снять с Москвы, но отдайте нам нашу нефть. Требование по-своему понятное, но удовлетворение его ставило бы федеральное правительство в крайне тяжелое положение. В этом случае Татарстан лишал нас всякой возможности маневра. Ведь когда мы сами продавали эту нефть, то могли выбирать, на что тратить полученную валюту: то ли на оплату внешнего долга, то ли на импорт чего-то насущно необходимого, то ли просто на пополнение бюджета, то есть на армию и на другие общегосударственные нужды. А здесь у нас отбирали «вентиль» и говорили: «Спасибо, теперь нам от вас ничего не нужно!» Но все государственные расходы продолжали висеть на федеральном правительстве. Эти расходы не сводились только к централизованному импорту зерна или продовольствия.

Главное, чего мы боялись, – создать прецедент. Если бы по этому пути пошли другие регионы, мы потеряли бы контроль над источником если не большей части бюджетных поступлений, то по крайней мере валютных доходов бюджета. Напоминаю, что это происходило до введения конвертируемости рубля. Бюджет состоял как бы из двух кучек: одна – валюта, а другая – постоянно обесценивающиеся рубли. Фактически проблема была глубже. Реально решался вопрос о компетенции региональных – в данном случае республиканских – и федеральных органов власти. Нам было критически важно консолидировать распадающееся государство.

Так и крутились переговоры и взаимные спекуляции вокруг централизованных поставок и внешних долгов. В конце концов я задавал своим партнерам прямой вопрос: «Татарстан все-таки остается в России?» Они отвечали: «Да. Мы остаемся в России». «Тогда, – продолжал я, – даже забывая о централизованном импорте, вы должны оплачивать часть общегосударственных расходов на армию, внешнюю политику, таможню, охрану государственной границы». Они соглашались. И мы тут же переводили это в миллионы тонн нефти, которые Татарстан должен отдать федералам на общегосударственные нужды.

Здесь я, конечно, проявил чудеса лукавства и хитрости. Ведь незадолго до этого я уже выцыганил у собеседников пару миллионов тонн нефти в счет оплаты внешнего долга, апеллируя к их желанию независимости. Счет был простой: поскольку у нас такая-то часть доходов от экспорта нефти идет на покрытие внешнего долга, а ваш экспорт такой-то, вот вам цифра – именно столько вы должны отдать на покрытие внешнего долга. Однако Сабиров эту наивную хитрость проглотил. Точнее говоря, сначала он, естественно, возражал. Но поскольку с внешних долгов мы начали и быстро этот вопрос уладили, я разыграл оскорбленную невинность. С праведным гневом я вопросил: «Ну как же так можно?! Мы же уже договорились. С вами невозможно иметь дело, коли вы не держите слово!» Бедный премьер в итоге махнул рукой, а российское правительство получило еще немного нефти.

Первый заместитель министра топлива и энергетики Эдуард Грушевенко, которого я привлек к переговорам, подсказал мне еще один очень мощный аргумент. Дело в том, что татарская нефть низкого качества, высокосернистая. Поэтому в своем Нижнекамске, где расположен крупнейший в Татарии нефтеперерабатывающий комбинат, республика могла перерабатывать собственную нефть только с добавлением легкой тюменской. Ее туда поставлялось от пяти до семи миллионов тонн.

Когда наши споры заходили в тупик, мы говорили: ну хорошо, мы не будем больше поставлять вам нефть из Тюмени, перерабатывайте только свою. При этом мы заведомо знали, что технологически ее нельзя там перерабатывать. Следующая заминка. И мы вновь выставляем свой аргумент: ваша низкосортная сернистая нефть продается за рубеж только потому, что поступает в общий трубопровод и там разбавляется хорошей тюменской нефтью. Замечу, именно так и возник российский сорт нефти URALS, имеющий неустойчивое качество и поэтому более низкую цену по сравнению с арабской или американской нефтью. Итак, хотите независимости? Тогда стройте свои трубопроводы или везите свою «серу» в танкерах по Волге. Если ее и купят, то не по шестнадцать или семнадцать долларов за баррель, а по двенадцать или даже по десять! «А ваши трубопроводы проходят по нашей территории. Вот мы их будем перекрывать и устанавливать тарифы за транзит нефти через нас», – отвечали татарстанцы.

Однажды кто-то особо горячий из татарской делегации даже крикнул: «Будете на нас давить, взорвем ваши трубопроводы». Я тут же жестко заявил, что не хотел бы вести переговоры о применении силы и ему не советую. Сабиров тоже дал суровую отповедь своему молодому коллеге. Молод он, правда, был по сравнению с Сабировым, а не со мной.

Мы действительно все время крайне деликатно старались не касаться возможности использования силы. Никогда не спрашивали, например: «Как вы будете перекрывать нефтепровод, если федеральные войска придут его охранять?»

Нам приходилось считаться и с аргументом Татарстана, что тюменская нефть, перерабатываемая на Нижнекамском комбинате, поставляется не только в Татарстан. Нефтепродукты потребляют все. Мы на это возражали: «У вас есть еще и КамАЗ, а в его работе заложен труд всей России».

Вот таким образом мы делили эти 28 миллионов тонн нефти, которые должна была добыть Татария в 1992 году. По каждой позиции шли напряженные споры. Если они в каком-то пункте одолевали меня, я вел их к Гайдару. И он разыгрывал мини-спектакль со словами: «Это же просто неприлично! Неужели Нечаев на такое согласился? Мы его немедленно уволим». Премьер даже вставал на мою защиту, а федеральный центр отвоевывал еще какую-то позицию.

В итоге Татарстан получил в свое распоряжение порядка 10–11 миллионов тон нефти из двадцати восьми. Его квота, определенная по общим правилам, составила бы восемь миллионов тонн. Когда основные пропорции были вчерне согласованы, я сказал: «Хорошо, это ваша доля. Все, что согласовали, мы отдадим в распоряжение республиканским властям. Но теперь сами договаривайтесь с вашими нефтедобытчиками, откуда они возьмут деньги на инвестиции, где будут покупать трубы, качалки, компрессоры, насосы и прочее». И тут же началась естественная склока между нефтедобытчиками и правительством Татарстана, то есть возник конфликт уже внутри самой татарской делегации. Я потом помирил их, согласившись на то, что если они добудут больше 28 миллионов тонн, то этот прирост будем делить в более приятной для них пропорции: они получат из прироста порядка 80 %. Причем для меня эта договоренность была