Я тебе изменяю - Амелия Борн

я оказалась лицом к лицу с Глебом. Его дыхание касалось моих губ, щекотало нервные окончания, поджигало кровь…

– Прости, – только и сказал он.

В душе шевельнулось разочарование, но тут же исчезло, растворилось в следующее же мгновение, когда Глеб начал целовать меня так, что я забыла, как дышать. Так, как не целовал уже много лет. Так, что я сама невольно прижалась к нему еще теснее, жадно выбирая в себя каждое касание, каждую ласку…

Его губы отпустили мои, перекинулись жадным вихрем на шею. Руки шарили по телу, разжигая внутри неконтролируемый, сносящий все на своем пути, пожар…

– Ох, – только и смогла выдохнуть беспомощно и тут же его губы снова накрыли мои, язык ворвался в рот – властно, по-хозяйски…

Но вдруг…

Дверцы шкафа резко распахнулись, обрушив на нас дневной свет. А вместе с ним и умиленный вздох свекрови:

– Ну какая же прелесть!

Какая прелесть? Какая прелесть?!

Она это серьезно?

– Никаких прелестей! – хрипло отрезала я и, отпихнув от себя мужа, вылезла из шкафа.

Херес у Риммы Феликсовны, надо сказать, был весьма забористый. Я оправила одежду, огляделась и, не найдя Божены в поле зрения, подвела резюме:

– Спасибо большое за это показательное выступление, Римма Феликсовна. Мне в целом, все ясно. Но неужели вы думали, – это я произнесла, отступив на несколько шагов и обозревая теперь и Ланского, и свекровь, – что я после признаний Божены побегу в суд и заберу заявление?

– Ты подала заявление?

В голосе Глеба звучала неподдельная тревога.

– Да, подала. Как я и говорила, дело ведь не только в Вымени.

Вздохнув, я прикрыла глаза и сжала переносицу пальцами. Нужно было собраться с мыслями, которые разбегались от двух факторов – хереса и поцелуев Ланского.

– Дело не только в Вымени, – повторила я. – Твои унижения, Глеб, я до сих пор не забыла. И вряд ли когда-нибудь это случится. И вы, Римма Феликсовна… Конечно, спасибо вам за прыть, с которой вы бросились латать то, что сами и порушили, но я ведь не марионетка. Я не кукла, которая играет отведенную ей роль в выдуманном кем-то спектакле. Я – живой человек. Со своими чувствами, со своими эмоциями. Со своими обидами, в конце концов!

– Оленька… прости меня, дуру старую… прости. Я не знаю, что мне еще сделать, чтобы ты простила… Не меня! Нет. Хотя, моя вина во всем предопределяющая. Глеба. Он очень тебя любит. Я это вижу.

– Это не мешало ему гулять по ресторанам с другой женщиной. – Я взмахнула руками и закончила: – И зачем я повторяю это в сто пятидесятый раз? Все ведь уже обговорено не единожды.

Отвернувшись, я направилась к выходу из квартиры. В голове роились самые полярные мысли из всех возможных. Мне нужно было остаться наедине с самой собой и вообще пока не думать о том, что произошло. Так у меня были шансы не пойти за зовом сердца и не вернуться туда, с чего мы и начали, когда Ланской заявил об измене.

– Спасибо, Римма Феликсовна, что вы все это организовали, но, пожалуй, я пойду.

Из квартиры свекрови я буквально бежала. Слава всем святым, ни она, ни Глеб меня не остановили.

Я мчалась к сыну, домой. Потому что только там могла выдохнуть с облегчением и отключить то ли голову, то ли сердце.

* * *

– Девушка, не спорьте со мной. Никакой у вас не пятидесятый. Я бы даже присмотрела какие-то большемерки из сорок шестого. А так – стопроцентный сорок восьмой.

Я крутилась перед зеркалом и никак не могла понять, отчего ставший за последние пару месяцев привычный пятидесятый размер смотрится на мне настолько… плохо. Вроде сейчас не особо упирала на спорт и на правильное питание, а все равно результат был налицо – я похудела.

– Сорок шестой – это просто мечта, – вздохнула и протянула руку за блузкой, которую мне протягивала продавец. – А лучше – сорок четвертый.

– Чтобы вы выглядели, как узница Бухенвальда? – Женщина-продавец фыркнула. – С вашим ростом и типом фигуры это перебор. Так что мой вам совет – максимум сорок шестой. Точнее, минимум… Короче, вы поняли.

Мы рассмеялись, после чего я скрылась в примерочной, а через пару минут у меня появился повод для маленького праздника.

Сорок восьмой размер. Ура!

На радостях я решила прикупить что-нибудь и для Тео. Игрушек у сына было вдосталь, так что чем его порадовать, я пока не знала. А потом увидела ее.

Нет, не так. ЕЕ. Роскошная люстра, о которой я бы в своем детстве, даже обласканная любовью родителей, могла только мечтать. Это было целое произведение искусства. Казалось, что один только этот элемент обстановки способен создать в комнате Теодора сказочную атмосферу.

Да мне и книжки сыну на ночь читать не придется – достаточно будет посмотреть наверх, на потолок, и истории на ум придут сами собой.

В общем, через десять минут я направлялась домой, сжимая в руках пакеты с обновками и заказав доставку люстры. День прошел отлично.

Я многое успела передумать с того дня, когда благодаря Римме Феликсовне Божена была выведена на чистую воду. И муж, и свекровь эти пару недель вели себя образцово. Точнее, вел только Глеб, потому что Римма Феликсовна уехала с Рудольфом куда-то на райские острова, что стало сюрпризом даже для меня. Но мать Ланского неизменно, день изо дня, звонила мне, чтобы разузнать о внуке.

И я порой с улыбкой думала, что лучшая свекровь – это та, которая живет на другом континенте.

– Алло, Глеб, привет. Это Оля, – сказала я, когда все же решила позвонить Ланскому и попросить помочь с электрикой, одним из его любимых занятий.

– Тебе не нужно представляться, – мягко заметил Глеб, и в голосе его послышалась улыбка. – Что-то случилось?

– Нет… Нет, ничего. Я просто хотела попросить тебя помочь повесить люстру. В комнате Тео. В нашей старой квартире.

– Вы возвращаетесь туда?

Теперь в голосе Ланского слышалась надежда, смешанная с