Я тебе изменяю - Амелия Борн

– Зачем вы мне это говорите? – вскинула я бровь и сложила руки на груди в защитном жесте.

– Затем, что я прошу у вас пару часов вашего времени. И только.

– Чтобы кто-то попытался наломать дров, а я при этом присутствовала? – хмыкнула, уже зная, что откажусь.

Все эти марлезонские балеты, когда ко мне посылали гонцов мира, мне не нравились от слова совсем.

– Нет. Никаких дров. Но щепки, определенно, полететь могут.

Он снова улыбнулся, а вот мне было не до веселья.

– Вы говорите загадками, Рудольф. И если вдруг я должна куда-то бежать и лицезреть чужое раскаяние, то мой ответ – нет. У меня не имеется на это ни времени, ни желания.

По виду Рудика было ясно – он совсем не ожидал, что я отвечу именно так. Вздохнул и я решила, что Рудольф просто развернется и уйдет, но он вдруг добавил тихо:

– Она просто хочет попытаться все исправить… перед тем как Ланской не станет.

Ланской не станет? Что говорил Рудольф? Римма Феликсовна доживает последние дни? Хм… по ее вполне цветущему виду я бы так не сказала.

– Рудольф, вы меня пугаете… – призналась, а сама уже оглядывалась в поисках обуви.

– Бояться вам нечего, Ольга. Это я могу вам пообещать в точности.

Прикрыв глаза, я прислушалась к себе. За последнее время мои позиции, на которых теперь собиралась твердо стоять, кажется, стали понятными всем и каждому. Так что в целом, я ничего не потеряю, если поеду с Рудольфом. Ну, кроме времени, которое могла бы потратить на работу.

Но лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал…

– Два часа. После – я возвращаюсь домой, – сказала непримиримо, и когда Рудольф кивнул, вышла из квартиры и принялась звонить маме, чтобы сообщить о своем отсутствии.

– Сынок, тебе совсем необязательно было уведомлять меня о встрече, – сказала Римма Феликсовна, при этом почему-то быстро посмотрев на настенные часы.

Глеб вошел в квартиру и отчего-то испытал желание оглядеться. Казалось, что Божена притаилась в одной из комнат и может выпрыгнуть ему навстречу, как сделала это намедни.

– Мы ведь договаривались, что теперь будет так, – отрезал он и, убедившись, что «нимфы» нет, разулся и прошел на кухню.

Точнее, хотел пройти, но свернул в гостиную, увлекаемый неожиданно твердой рукой матери.

Она усадила его на оттоманку и снова посмотрела на часы. Торопилась куда-то? Или ждала гостей?

– Почему ты не разрешила приехать к тебе три часа назад? Ты спешишь? – спросил он, внимательно глядя на мать и гадая, что вообще происходит.

– У меня были дела, – расплывчато ответила Римма Феликсовна. – Ты хотел о чем-то поговорить?

Глеб кашлянул и сцепил перед собой руки в замок.

– Я хотел тебя предупредить, мама. Если вдруг с твоей стороны, ввиду того, что ты вновь общаешься с Боженой, будет какая-то угроза благополучию Оли или Тео, то меня, как сына, ты потеряешь. Зато обретешь в виде врага. И это не угроза, не эмоции. Я спокоен. И я буду защищать свое.

Римма Феликсовна поджала губы, но ответить не успела – в дверь позвонили, и она развернулась и отправилась открывать.

Глеб поднялся с оттоманки, сцепил челюсти и приготовился к худшему. Так вот зачем мама перенесла время его приезда к ней? Вновь ее игры в то, чтобы свести его с «нимфой»?

– Римма Феликсовна… что происходит? – раздался из прихожей голос… Ольги.

Ланской застыл на месте, а потом сделал жадный вдох. Что происходило, сказать не мог и он, но все здесь явно затевалось неспроста.

– Риммочка… я отбываю. – Это уже был Рудольф. – Удачи тебе, моя дорогая.

Хлопнула входная дверь, Глеб сделал шаг из гостиной, в которую мгновением позже вошла Оля. Она увидела его и нахмурилась. Обернулась на свекровь, глядя на нее непонимающе. А Римма Феликсовна ликовала, словно только что выиграла три олимпиады подряд. И в то же время была взволновала и смущена.

– Настало время исправлять мои ошибки, – сказала она надломленным голосом. – Я очень виновата перед вами. Перед вашей семьей. Если Ольга не сможет переступить через обиду, я стану нести этот крест всю жизнь. Но я хочу попытаться сделать хоть что-то!

Последние слова она произнесла так, словно это была самая яростная мольба из всех возможных.

– Мама… что ты делаешь? – растерянно спросил Ланской, на которого вновь вопросительно посмотрела ничего не понимающая Ольга.

И вновь Римма Феликсовна ответить не успела. Еще одна трель дверного звонка, и она замахала на них руками и громко зашептала:

– Глеб! Умоляю, бери Олю и сюда! – Палец матери указал на шкаф. – Делай, прошу!

Просить дважды Ланского было не нужно. Схватив жену за руку, он потащил ее в указанном направлении, а секундой позже они стояли рядом друг с другом в ограниченном пространстве, где над их головами была полка, а под ногами – какие-то вещи матери и бутылки.

Римма Феликсовна плотно закрыла дверцы и показательно громко проговорила:

– Иду-иду, моя дорогая!

Она удалилась, а Глеб повернулся так, чтобы Оле было удобнее в этой тесноте.

В тесноте и, к сожалению, не «не в обиде».

– Что происходит? – прошипела я, когда довольно бесцеремонно, хоть и бережно, была запихнута Глебом в шкаф.

В шкаф, подумать только! Мы вообще где, в дурной комедии?

От происходящего голова шла кругом. Сначала странное явление Рудольфа, потом непонятные торжественные речи Риммы Феликсовны, а как апогей всего этого безумия – я сижу теперь в ее шкафу!

И чем тут, черт бы все побрал, пахло?..

– Сам не знаю, – шепнул мне Глеб и, кажется, даже попытался поднять вверх руки – мол, не виноват я, но вместо этого задел мою грудь, отчего воздух в и без того тесном помещении показался еще тяжелее, еще гуще.

– Извини, – тут же пробормотал он, пытаясь отодвинуться.

Что-то звякнуло под его ногами. Я снова принюхалась, пытаясь понять, чем же, все-таки, тут тащило,