Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев

— Не закрывай глаза! Смотри!

И Амфитея смотрит. Танцовщица за несколько шагов преодолевает половину двора. Вот она уже рядом с быком. Сейчас он её затопчет. Но она хватает его за рога и взлетает вверх, легко, как бабочка, как птица. Бык мотает головой, но танцовщица уже летит, переворачиваясь и отталкиваясь от спины ногами.

Ещё мгновение, и она уже стоит на земле. А со всех сторон летят ей под ноги цветы. Она смеётся, светится от счастья, посылает публике воздушные поцелуи.

Миухетти вздрогнула. Её мир вернулся к ней снова. Сейчас он существовал лишь в памяти. В памяти немногих.

Улицы города заполнены дымом. Он повсюду, проникает во все щели. Глаза слезятся, тяжело дышать.

— Мама! Где ты?

— Амфитея!

Девочка бросается на голос, но всё в дыму, ничего не видно. Она кашляет, размазывает по щекам слёзы и сажу.

— Не подходи! Убью, тварь!

Это голос матери. Она никогда не слышала его таким. В нём плещется ужас и отчаяние. Амфитея замирает. Сердце рвётся из груди. Сердце зовёт, криком кричит: «Помоги! Там же мама в беде!»

Ноги не держат, они мягкие, будто у её любимой куклы.

— Мама!

Женщина кричит. Из окна второго этажа вырывается пламя. Где-то в стороне раздаётся грохот, рушится крыша.

Амфитея совсем одна на огромном дворе, где когда-то летали, смеясь смерти в лицо, бычьи плясуны.

— Мама!

— Амфитея!

Это голос отца.

Из непроницаемой серой стены возникают двое мужчин. Один из них отец, он падает перед ней на колени, обнимает. Второй… Она тоже его знает. Это благородный Мерихор, посол Чёрной Земли, друг отца.

Отец весь в крови. В руке обоюдоострая секира-лабрис. Мерихор безоружен.

Дым течёт, струится. Поднявшийся ветер гонит его и раздувает языки пламени, рвущие на части серую пелену. Огонь возникает из ниоткуда, в мгновение ока. Ничто не в силах его удержать.

— Аристиада! — кричит отец.

— Девкалион!

— Мама! Это мама!

Отец будто взрывается изнутри.

— Мерихор! Уведи её, спаси!

— А ты?!

— Девкалион!

Меж колонн появляются ещё человеческие фигуры в доспехах. Один из воинов тащит за волосы женщину. Женщина кричит.

— Аристиада!

Девкалион бросается на помощь, взмахивает лабрисом. Падает, будто срубленный дуб…

Больше она их не видела. Её спас Мерихор, увёз на свою родину, заменил отца. Чёрная Земля стала домом, а она сама — её тайным оружием, одной из хранителей трона.

Миухетти провела по волосам. Пышный парик из множества тонких косичек сейчас особенно мешал ей. Она развязала тонкую ленту, удерживающую парик и сняла его. Сразу стало легче, словно давняя тяжесть разом отпустила.

Её собственные волосы, иссиня-чёрные, вьющиеся, рассыпались по плечам. Теперь уже никто не принял бы её за женщину из Чёрной Земли, теперь она снова была Амфитеей из Кносса.

Хотя нет, оставалось ещё ожерелье из множества рядов стеклянных бусин, цветом неотличимых от бирюзы. Но его пусть снимает Автолик, в конце концов, за этим же и звали.

У неё было несколько мужчин. Первым стал молодой воин из числа «Храбрейших». Она не любила его, просто съедало любопытство, не терпелось узнать, как оно бывает между мужчиной и женщиной. Мерихор отнёсся к этому спокойно. Тут вообще все спокойно относились к таким вещам. Но было нечто, в чём она боялась признаться даже себе. Из всех мужчин, что у неё были, из всех любовников она оказалась неравнодушна только к одному племени. Только мужчины из народа ахейцев, из народа погубившего её дом заставляли сердце биться сильнее. Безотчётный страх давно превратился в страсть, ведь она победила его подобно той танцовщице из детских воспоминаний.

Скрипнула дверь и в комнату вошёл мужчина. Бросил взгляд на столик с кувшином и чашей. Усмехнулся.

— Чего-то я устал, Хетти. — сказал Автолик.

— Скажи ещё, что всех сил мужских ришился.

«Ришился». Она очень хорошо говорила на ахейском языке, но нет-нет, да проскальзывал в речи трудно истребимый критский говорок. Не выговаривали критяне «л». Как, впрочем, и ремту. Но она научилась и нечасто выдавала себя. Возможно, тому способствовала кровь, что текла в её жилах. Царский род Кносса уже двести лет, как наполнился кровью захватчиков ахейцев, что пришли на остров, когда ослабела власть потомков Миноса, первого с таким именем. Кара богов настигла великую морскую державу. Колебатель земли Потедайон, Посейдон рассердился на своих детей и разрушил древние дворцы. Их отстроили заново, он разрушил их опять. Захирел род Миносов и пал под мечами ахейцев. Они стали хозяевами Крита. Настоящие критяне ещё жили на острове во множестве, но уже под властью ахейцев. Впрочем, завоевателям пришлись по душе обычаи богатых, изобильных прекрасными удивительными вещами островитян. Они сами стали Миносами. Так звался и дед Амфитеи.

— С тобой лишишься, да. Ты кого угодно досуха выпьешь.

— Потом оживлю, — она улыбнулась. На сей раз выговорила правильно.

— Привет, Маи, — Автолик сел на край её ложа и рукой подразнил кота, — ну-ка, не кусайся. Ишь, защищает он тебя.

— Мр-р?

— Ревнует.

Автолик рухнул на спину. Ложе с опаской скрипнуло.

— Да я, Хетти, не телом устал. Душой.

— Я вижу, — она наклонилась над ним, — что-то тяготит тебя.

— Тяготит, да. Что я здесь делаю, Хетти?

— Ты здесь со мной. Я люблю тебя, а ты меня.

— А это точно любовь?

— С чего вдруг сомнения?

Он не ответил.

Она встала, подошла к столику, где лежало бронзовое зеркало. Сняла браслеты. Здесь стояли баночки и коробочки. В одних толчёный малахит для чернения глаз, рисования знака Уаджат. В других душистое масло для кожи, шарики кифи для чистоты дыхания. Автолик понятия не имел, для чего нужна большая часть вещей на этом столике.

Он встал, приблизился к ней и прикоснулся к застёжке ожерелья.

— Я следовал за другом, Хетти. Теперь его нет. Что я здесь делаю?

Освобождённое ожерелье соскользнуло в подставленные ладони женщины. Она обернулась. Приложила палец ему к губам, а потом мягко толкнула ладонью назад, на ложе.

— Не говори ничего…

Распустила поясок. Расстегнула фибулы на плечах. Лёгкая ткань скользнула к ногам.

Потом они лежали, обнявшись, лишившись сил и она задумчиво водила пальцем по его груди. Автолик смотрел в потолок. Миухетти видела, что он сейчас опять не с ней, где-то далеко.

— Ты помнишь свою мать? — спросила она, приподнявшись на локте и посмотрев на него.

— Нет. Она умерла родами. Мне потом говорили, что мать разгневала Владычицу Зверей,[81] красотой своей возгордилась, бахвалилась. Вот Лохия и не пришла. Ещё один хрен мне втирал, будто богиня стрелой моей матери рот заткнула. Так я с ним поспорил, что это