Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев

«Великая волшебством» Исет, которая очаровывает, но не может быть очарована, также была призвана оберегать посольство не случайно. Посланнице Верховного Хранителя, как и её божественной покровительнице предстояло победить врагов Священной Земли не мечом, но «чарами своих уст».

Как у неё это получится, Миухетти не имела ни малейшего понятия. Покровительницей своей она хотела бы видеть дарящую радость и плотскую любовь Кошку Бастет, но оказавшись приёмной дочерью посла и одной из Хранителей трона, она не могла избрать иной путь.

Меджеди протянул ей миску полбяной каши с луком. В морском путешествии, да и в сухопутном не до излишеств. Чаще всего каша без мяса, лук да чеснок. И пиво. Хоть и посольство, но чай не царский двор в походе. Впрочем, в этот раз удалось разжиться в селении неподалёку бараном. Местные не особенно жаждали расставаться с ним, но вид воинов на берегу убедил их, что всего один баран, за которого хорошо заплатили — приемлемый убыток.

«Высокое начальство». В словах Меджеди она не услышала усмешки, но додумала её сама. Да, хери-хенит и уахенти[84] других ладей почитали её главной, так повелел Аменеминет, но то было уместно лишь у ремту, и ещё кефтиу-критян. Для тех и других женская свобода обыденна. Нет ничего необычного в женщине, возглавлявшей мужей. Такое хоть и не сплошь да рядом бывало, но случалось. На Крите особенно. А для Эдипа и его людей подобное просто невероятно и возмутительно — баба-посол. Всё у этих раскрашенных не как у людей. Да и все они там бабы, глаза красят.

Потому для акайвашта послом прозывалась вовсе не Миухетти, а Ассуапи.

Муж сей был человеком интересной судьбы. Один из лучших придворных врачей, посвящённый Сехмет[85] и Анпу, знаток целебных и ядовитых трав, Ассуапи в нынешнем путешествии, да ещё будучи облечён несвойственными обязанностями, чувствовал себя не в своей тарелке.

Как и большинство ремту, чей род занятий не был связан с войной и торговлей, прежде он в зрелом возрасте никогда не покидал пределов Чёрной Земли, отчего дивился многим вещам. Однако родился и первые годы провёл в стране, куда ехало посольство. Отец его, Исхиотеф, происходил из рода потомственных врачей. Триста лет назад его предок покинул родину, богатый город Сау,[86] и отправился вместе с наёмником Даной и его женой Небеттой Меренмут в земли акайвашта. Ремту, что сопровождали царственную чету, расселились в нескольких местах. Некоторые основали город, известный теперь, как Афины.

Там, в Афинах и жил отец Ассуапи, покуда не решил отправиться на родину предков, учиться у тамошних врачей, лучших в подлунном мире. И вот его сын возвращался, как посол. К делам дипломатическим он прежде не имел касательства и избран был не из-за подходящего происхождения и знания языка акайвашта, но как охранитель Миухетти. Он призван был уберечь Амфитею от печальной участи её отчима, Мерихора, предыдущего посла в Фивах.

Ещё не вполне понимая, как будет играть роль посла, в кругу соотечественников Ассуапи не пытался его изображать, всецело признавая главенство Миухетти, против коего не возражал и Меджеди. И даже Автолик так некстати напросившийся в путешествие. Его самолюбие не задевало то, что женщина, неоднократно виденная им голой, вздрагивавшая и красневшая от его прикосновений (наедине совсем по другой причине, нежели на людях), тут всем верховодит. По крайней мере он так ей говорил, а что уж думал на самом деле…

Время, что они провели в пути, сблизило этих непохожих друг на друга людей. Для Меджеди посольство в страну акайвашта представлялось прогулкой, долгожданным глотком свежего морского воздуха. Больше всего он радовался, что за морем он никак не будет пересекаться с Верховным Хранителем.

Но сейчас всех больше занимал ужин. И хорошее вино из здешнего винограда, которым посольство разжилось на предыдущей стоянке.

— А скажи мне, достойнейший Ассуапи, — обратился флотоводец, — не вредно ли есть на ночь жареную баранью ногу?

— Нисколько, — ответил придворный лекарь, разрезая ножом ту самую баранью ногу, — наоборот, от этого прекрасно зажаренного куска мяса будет только польза. Ведь голод куда вреднее для здоровья, чем сытость. Ибо людей, умерших от голода, куда больше, чем от излишеств.

Флотоводец только рассмеялся в ответ. Миухетти слушала их шутки и только досадовала ещё сильнее. Ей, Автолику и Эдипу, собравшимся за ужином на морском бережку, было ничуть не весело.

Она искоса рассматривала Эдипа и недоумевала. Этот ещё довольно молодой человек изменился до неузнаваемости за те три года, что прошли с их последней встречи. Растолстел и казался значительно старше своих лет. Эдип постоянно кичился своим царским титулом. А главное, на любые попытки заговорить с ним и напомнить о давнем долге отвечал презрительным молчанием.

Сын простолюдина, а ныне новый властитель Та-Ипет, Семивратных Фив, он притязал на большее, нежели титул басилея. Требовал почёта и уважения. Соседи должны величать его ванактом, как предшественников, никак иначе.

Соседи не спешили. На Пелопсовом острове титул ванакта сейчас носил владыка Микен. Фивы микенцы давно не считали ровней, даром, что город сей гораздо крупнее.

Афиняне смотрели исподлобья. Орхоменцы открыто насмехались, уже позабыли о давнем битье и гибели собственного басилея от фиванского меча. Несколько лет уж прошло, а Фивы с тех пор, не сходя с места, неудержимо катятся куда-то вниз. Величайший ахейский город, с коим при братьях Амфионе и Зете никто не мог соперничать, пал в полное ничтожество при следующем ванакте, Лае.

Когда тот воцарился, вновь расцвело изведённое Амфионом, Другом Маат, поклонение рогатому Загрею. Как оказалось, кровавый культ, принесённый выходцами из Страны Пурпура, пустил крепкие корни.

Кратким мигом пролетели годы власти Амфиона. После таинственного убийства всей царской семьи и возвращения изгнанного рода потомков Кадма-Кадумы, отца-основателя, Фивы вновь наполнились мрачными слухами о пропавших детях, человеческих жертвоприношениях и безумных оргиях.

Ванакт Лай, сын Лабдака, потомок Кадма-тирянина презирался всеми не только за то, что царём был совершенно никаким, но и «благодаря» прочно закрепившейся за ним «славе» мужеложца, отчего двора его стали сторониться высокие послы Хатти, для коих подобное представлялось тем дном бездны нечестия, ниже которого и падать некуда. Редкостное единодушие с ними являли и исконные враги, люди Чёрной Земли.

Последний посол ремту, благородный Мерихор, преодолевая брезгливость от необходимости общаться с нечестивцем, пытался всё же сподвигнуть его на борьбу с Рогатым и вновь обратить Фивы в дружественный Дому Маат город, но безуспешно.

На этом месте Миухетти, рассказывая Автолику о фиванских делах, ему известных по многократно перевраными слухам и сплетням, что