Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он замолчал.
— И как? — спросила Миухетти.
— Проспорил. Хорошая оказалась затычка, он так и не заговорил больше.
Миухетти улыбнулась. Некоторое время оба молчали.
— Как её звали?
— Хиона, — нехотя ответил Автолик.
— А твоего отца?
— Неужто не слышала? — повернул он к ней голову.
— Слышала. От Тарвейи.
— Что же тогда спрашиваешь?
— Дивлюсь просто. Не встречала прежде сына бога.
Она провела пальцем по длинному шраму на груди Автолика.
— Ты вроде смертный.
— Я лист на ветру. Куда ветер дует, туда меня и несёт, — сказал Автолик, — потому и сказал Сиванале при знакомстве, что отец мой сам Трёхглавый[82]. Нет другого человека, что сложил бы на перекрёстках больше камней, чем я. Отцу во славу.
— Что же за отец такой, что сын его именем называется только в пьяной компании, а среди людей достойных никогда? — укоризненно спросила Миухетти.
— Тарвейя достойный, — сказал Автолик, — и Сиванала таков был.
Он замолчал так надолго, что она решила, будто уже ничего от него и не добьётся, когда он вновь заговорил:
— Я сын своего деда, — негромко произнёс Автолик и отвернулся.
Она молчала, разглядывая его затылок, потом мягко потянула за плечо. Он снова перевернулся на спину. Миухетти положила голову ему на грудь, прижалась всем телом. Он погладил её волосы.
Слова были не нужны.
— Аменеминет посылает меня за море, — сказала она после долгого молчания.
— Почему тебя? — удивился Автолик.
— Больше некого.
— Как некого? Во всей многолюдной Чёрной Земле больше не найдётся, кого послать за море? Что-то не верится.
— Не найдётся, — подтвердила Миухетти, — тому есть причины. Не хочу сейчас об этом говорить. Этот вечер у нас последний. Я не знаю, на сколько мы расстанемся.
Автолик поджал губы.
— Мр-р? — решил напомнить о себе Маи, про которого все забыли.
— А ты, малыш, останешься дома, — сказала Миухетти.
Кот некоторое время, не мигая, смотрел на неё, а потом отвернулся и принялся умываться.
Автолик долго молчал, а потом произнёс:
— Тебе говорили, что ты подобна мужу?
— Что? — возмущённо приподняла бровь Миухетти, — я подобна мужу?
Она перекинула через него ногу и уселась сверху. Соблазнительно обвела кончиками пальцев груди, от чего у Автолика вновь дыхание перехватило.
— И много мужей могут таким похвастаться?
Автолик засмеялся:
— Амфитея, ты мёртвого разбудишь!
Миухетти скосила глаза вниз.
— И верно, просыпается! Он не умер, просто спал.
Она подалась вперёд и промурлыкала:
— И вот опять поднимает голову грозный змей! Но храбрый герой снова сразится с ним!
— Хетти… — выдохнул Автолик, — герой не должен быть один. Я еду с тобой. Менна мне не откажет.
— Дурак…
Она зажмурилась. Приподнялась и опустилась. А потом снова и снова.
— Молчи…
Снова и снова.
Глава 9. «В даль винно-чёрного моря…»
Великая Зелень, где-то у берегов Лукки
Волны набегали на песок, одна за одной, снова и снова. Ветер гнал их к берегу, там они разбивались тысячами брызг. Ветер принёс свежесть, охлаждая землю перед приближением ночи.
Хотя сейчас стояло лето, Миухетти казалось, будто ветер принёс за собой ледяной холод, немыслимый на побережье. Она куталась в шерстяной плащ, недоумевала, отчего с ней это происходит. Ведь не могла же она настолько привыкнуть к жаре Чёрной Земли, что замерзала даже от лёгкого ветерка.
Пока не поняла очевидную вещь — дрожала она не от холода, а от злости. Которую сдерживала с огромным трудом вот уже двадцатый день путешествия.
На самом деле дорога была лёгкой. Ни штормов на море, ни встреч с лихими людьми на берегу. Путешествие могло бы показаться приятной прогулкой, если бы не попутчик.
Вот и сейчас Миухетти прохаживалась по хрустящей гальке, разглядывала корабли, вытащенные на берег. Две боевых ладьи ремту, одна посольская и чуть поодаль от них ещё одна, фиванская, принадлежащая царю Эдипу. Слуги готовили ужин, и до неё доносились запахи жареного мяса.
Сейчас, вечером уже хотелось сесть и спокойно поужинать, но Миухетти согласна была лечь спать голодной, лишь бы не встречаться с Эдипом. Пусть люди ремту ужинают в своей компании, а фиванцы где-нибудь далеко, поближе к их родине.
Миухетти сделала вид, что рассматривает морскую гладь и не слышит, как её зовут к ужину. Но эта маленькая уловка оказалась бесполезной, за ней прислали слугу.
— Госпожа, всё уже готово. Ждут только тебя.
Пришлось идти. Миухетти с досады пнула большой круглый камень. Сандалия слетела с ноги — тонкий ремешок не выдержал такого обращения. Пришлось Миухетти идти по крупной гальке наполовину босиком. Среди обточенных морем камней обнаружился один недостаточно округлый и конечно же она на него наступила. Поморщилась от боли и к костру подошла, прихрамывая. Ей казалось, что все смотрят на неуклюже ковыляющую посланницу с насмешкой. Особенно Эдип. И оттого раздражение только усилилось.
— Вы же не на пиру, где не начинают есть без церемоний, — сказала она ожидающей компании.
— Почтение к высокому начальству не позволяет оставить его голодным, — улыбнулся Ассуапи, высокий мужчина лет сорока, выделявшийся слегка посеребрёнными висками.
— Да какое хоть я «начальство»? — махнула рукой Миухетти.
— Высокое, — подтвердил хери-хенит Меджеди.
Знаменосца Великой Зелени спровадил с посольством Рамсес, чтобы они с Менной друг друга не поубивали. Оба оказались чрезвычайно довольны этим обстоятельством. Меджеди, всем и каждому рассказывал, что вдали от моря чувствует себя рыбой, выброшенной на берег, потому он с большим энтузиазмом погрузился в заботы подготовки посольства и лично возглавил один из кораблей, «Убийцу змей».
Так звали самую большую боевую ладью. Прежде она носила другое имя, но перед отправкой посольства Аменеминет повелел изменить его. Почти никто не понял, зачем Верховному Хранителю это понадобилось, только Пентаура заподозрил истинный смысл переименования и шепнул свою догадку Миухетти. Она склонялась к тому, чтобы с ним согласиться.
«Убийцей змей» звали Мафдет-мстительницу, «Великую Царапающую». В общем-то подходящее имя для ахат, боевой ладьи, на длинном носу которой красовалась оскаленная львиная морда.
Вторая ахат также была «львицей» по имени «Красный ветер». Так её звали для простоты, ибо полное имя звучало длинно и весьма помпезно, впрочем, это было в духе ремту — «Поражающее нечестивцев красное дыхание Сехмет». При наречении корабля умолчали, что нетеру-львица, хозяйка пустынь своим жарким дыханием не каким-то там нечестивцам вредила, а самим ремту. «Нечестивцы» же, та-неху, Сехмет чтили превыше других нетеру. Зачем такое «пустынное» имя досталось ладье, о том история умалчивает. Наверное, от большой любви ремту к зажигательным стрелам.
Третья ладья, посольская, не военная, именовалась не столь хищно — «Госпожой звёзд». Нос её украшала вырезанная из кедра и позолоченная
