В гольцах светает - Владимир Корнаков

Десятки глаз в немом молчании провожали ее...

Гасан наконец заметил Веру. Он вскинул лук. Еще мгновение... Но тонкая рука неожиданно перехватила стрелу поперек.

— Старшина забыл, что она нужна мне живая, — раздельно произнес Гантимуров, и вдруг его голос сорвался. Он зашептал: — Твои люди должны догнать ее. Вернуть...

Ослепленный яростью, Гасан глядел на него и не мог сообразить, чего хочет от него этот маленький тщедушный человечек...

Вера бежала. Бежала из последних сил. Близко уже чернела яма. Вода тяжело ворочается, вскипает...

— Вера Козьминична, обождите, стало быть... — послышался тонкий жалобный голос. Шмель быстро свернул с тропы, ведущей в Острог, колотя бока оленя длинными ногами, двинулся к озеру.

Девушка, кажется, услышала его — ведь он от нее был так близко! Она остановилась, повернулась к нему лицом, выпрямилась. Но сейчас же подточенный волной и солнцем лед бесшумно расступился, колеблясь, сомкнулся над головой иглистыми обломками, стиснув конец розового шарфика.

Стало необыкновенно тихо. И в этой тишине отчетливо послышался глухой стук лука, выпавшего из руки Гасана. Лук ударился о крыльцо. Спружинил. Скатился по ступенькам. Упал на землю. Гасан проводил его безразличным взглядом.

— В ее жилах текла кровь Гасана, — тихо произнес он.

Сейчас же страшный нечеловеческий крик потряс души свидетелей только что разыгравшейся трагедии. Агния Кирилловна бежала к озеру. За ней мчался Перфил. Он нагнал ее возле управы, схватил в охапку. К нему подоспели отец Нифонт и Рита. С трудом удерживая обезумевшую женщину, они вели ее к юрте. Она вырывалась, выкрикивала бессвязные слова, от которых кровь стыла в жилах.

Гасан стоял неподвижно, уставившись себе под ноги, тихо повторял:

— В ее жилах текла кровь Гасана...

К крыльцу подъехал Шмель. Он слез, выпрямился во весь свой рост, подошел к Гантимурову, молча протянул конверт. Князь уже овладел собой. Лишь тонкие пальцы слегка дрожали, когда он вскрывал письмо. Управляющий в нескольких словах излагал просьбу. Необходимость выезда старшины Доргочеева подкреплялась вескими словами: «дело государственной важности». В приписке Зеленецкий просил князя о встрече по очень важному делу.

Гантимуров еще раз пробежал краткое письмо, повернулся к Гасану.

— Необходимо сейчас же выезжать на прииск. Просит сам государь.

Гасан, едва взглянув на гербовый лист, уставился на озеро, где среди голубого льда кровавым цветком маячил лоскут шелка. Из его груди вырвалось глухое рычание, от которого князю стало не по себе.

— Просит сам государь, — торопливо повторил он, кутаясь в халат.

— Будет так! — Гасан распрямил плечи, властно взглянул на Шмеля. — Ты...

Тот поклонился.

— Мы пришли сказать вам, господин старшина, и вам, господин голова, что никаких общих делов с вами не имеем. Уходим, стало быть. — Шмель повернулся к ним задом и ушел достойной походкой.

Гасан удивленно взглянул на князя. Однако Гантимуров лишь презрительно скривил губы и удалился в свою комнату. Старшина яростно воскликнул:

— Собака! Когда хозяин выпускает палку из рук, она перестает бояться. Но рука Гасана еще крепко держит палку!

Гасану удалось в толпе отыскать Семена. Он сделал ему повелительный знак, и послушный Семен сейчас же подошел к нему.

— Надо пять и еще одного оленя. Скоро! Надо найти Назара — он поедет со мной.

Семен беспрекословно повиновался. Вскоре у крыльца стояла шестерка сильных оленей. Гасан покинул Острог.

5

Проводив Гасана, Семен в нерешительности топтался на месте. Толпа уже растекалась по юртам, и ничто не напоминало о разыгравшейся трагедии. Лишь на бесконечном ледяном поле по-прежнему розовел шарфик, затертый обломками льда. Жизнь стойбища входила в свою колею... Молчаливые, сосредоточенные люди возились возле жилищ. Вытаскивали из юрт скарб, укладывали и увязывали вьюки.

До Семена доносилось веселое лопотание детворы, которую особенно радовала перекочевка на летние стоянки, где ее ожидали солнечные дни, зеленая и нарядная тайга с ручейками, большими и малыми, то тихими и голубоватыми, притаившимися между корнями деревьев, то стремительными и прозрачными, прыгающими с камешка на камешек; лесные полянки с сонливыми озерками, расписанные, как самые нарядные кумеланы. Радость детишек разделяли собаки, стосковавшиеся по настоящей тайге. Они нетерпеливо повизгивали, шныряли под ногами людей. Слышались сердитые окрики взрослых.

Семен чувствовал себя одиноким, как верный пес, неожиданно потерявший хозяина. Он с детства привык чувствовать железную руку этого человека и слепо поклонялся его силе...

Еще раз оглянувшись на голую сопку, за которой скрылся хозяин, на озеро, Семен вздохнул: «Зачем хозяин-Гасан отправил свою дочь в озеро? Разве им тесно было в сопках?..» Семен снова вздохнул и тихо побрел. Шел среди юрт совершенно чужой, упрямо потупив голову, исподлобья отвечая на хмурые взгляды сородичей. Остановился на краю поляны, возле юрты отца.

У полога сидела Адальга, укладывая нехитрые пожитки. Она подняла пытливые глаза на Семена, ладонью утерла потный лоб, сказала с упреком:

— Ты ходишь, когда все собираются ехать.

Семен покраснел от злости. Даже женщина осмелилась сделать ему замечание! Однако ответить ничего не успел. Из юрты вышел Аюр. Отец и сын молча смотрели друг другу в глаза.

— Елкина палка! Волк, убивший дочь, уехал, а его хвост остался! — воскликнул Аюр, стискивая пальцами острогу.

— Кто мог удержать глупую с двумя косами, если ее душа захотела уйти в низовья Большой реки? — злобно усмехнулся Семен. — Разве один великий охотник?

— Твоя голова пуста, как ловушка ленивого! У тебя нет больше отца. Кто живет вместе с волком, никогда не станет собакой.

— В юрте хозяина-Гасана найдется место для меня, — гордо ответил Семен.

Аюр молча провожал взглядом неуклюжую фигуру сына. На душе кипело зло. Ничто его так не бесило, как тупость, слепота людей, которые добровольно накидывают на свою шею петлю и не хотят вытаскивать бестолковую голову даже тогда, когда им говорят об этом. И тем более этим слепым был сын. Человек, в жилах которого течет его кровь!

Аюр взглянул на жену, которая с жалостью глядела вслед Семену, сердито заметил:

— Твои глаза делают больше, чем руки.

Адальга потупила взор, руки ее заработали проворнее. Аюр, бросив острогу на землю, скрылся в жилище.

Семен шел подле перелеска. Дойдя до берега озера, он обогнул пригорок, очутился в глухой ложбинке, где стоял камень шаманов. Юрта из корья была пуста. Большая куча холодного пепла да подсушенные солнцем бурые кости говорили о том, что шаманы уже давно закончили свои сокровенные беседы с духами и теперь предаются отдыху...

Вправо, на закат солнца, шла глубокая мягкая тропинка. Толстый слой влажного мха был протоптан до самой земли. Семен пробирался в полумраке, хотя солнце стояло высоко. Две островерхие обрывистые скалы надвигались одна на другую, оставляя тесный провал, заросший длинностволым кедрачом. Все эти каменные и зеленые нагромождения сливались где-то высоко над головой, отрезая щель от внешнего мира, и человеку, вступившему впервые на мшистую тропку, показалось бы, что он вступил в глухое подземелье. Но Семена не угнетали ни мрак, ни мертвая тишина. Он хорошо знал эти места.

Тропинка вывела его на крохотную полянку, по кромке которой, прижимаясь к лесу, располагался десяток юрт. Он вошел в одну из них и плотно прикрыл за собой полог...

Куркакан, голый до пояса, стоял на четвереньках перед огромной клеткой из прутьев и быстро бормотал малопонятные слова. Он лишь на мгновение повернул скорбное лицо в сторону Семена, и снова тревожные слова посыпались с его губ.

В клетке, точно растрепанная кочка, сидел большой серый филин. Он печально лупил мутно-зеленые глаза и хрипло дышал широко раскрытым клювом. Тяжелый недуг, видимо, сразил птицу.

— Ой, горе. Горе свалилось на мою голову! — со стоном вырвалось из груди Куркакана. Даже мрачному Семену стало не по себе от этого вопля. Он отодвинулся к выходу, приподнял полог, впустив в жилище немного света. Жалостные причитания Куркакана обостряли тоску.

— Горе моему сердцу... Разве я не берег тебя, как свой глаз? Или ты не ел со мной один кусок? Может, я обидел тебя сердитым взглядом? Нет. Нет...

Продолжая убиваться, Куркакан дрожащими руками собрал кусочки мяса, валявшиеся в клетке, поднес к самому клюву филина. Но птица, падкая до кровавого пиршества, не приняла угощения. Куркакан сгорбился, бессильно опустил руки. И тут, совсем не кстати, раздалось громкое цоканье белки. Шаман встрепенулся. На четвереньках метнулся ко второй небольшой клетке, в которой содержалась живая пища филина. С радостной надеждой он подхватил трепещущего зверька и бережно опустил к ногам издыхающей птицы. Белка метнулась в один угол, другой, сжалась в комочек, закинув пушистый хвост на спину. Глаза филина вспыхнули пронзительным зеленым светом. Распустив огромные крылья, он сделал несколько неуверенных шажков к своей жертве. Клюв хищника поднялся, как изогнутый медвежий коготь, и опустился на голову зверька. Но удар был слаб. Белка перевернулась, кинулась вперед и вцепилась в противника. Филин жалобно закричал, свалился на бок, судорожно забил крыльями. Такой же крик вырвался из души шамана. Трясущейся рукой он поймал зачумленного зверька и с размаху швырнул в тлеющий очаг. Взметнулись пепел и искры. Семен чувствовал, как гибкое тело коснулось его колена, мелькнуло в полоске света и пропало за пологом. Резкий запах горелой шерсти ударил в нос…