В гольцах светает - Владимир Корнаков

— Старикана! Старикана! Ножина!..

Зеленецкий внутренне усмехнулся: «вот вам и демократизма», господин урядник. Довольный собой, он наблюдал за рабочими, которые передавали самородок из рук в руки, оживленно переговаривались. Самородок дошел до Ножина и Силина, которые стояли рядом, могучие, как кедры, бородатые. Вот он тускло засиял на ладони Ножина. Глаза темнокожего великана вспыхнули, он дотронулся до своей цыганской бороды, с наслаждением погладил. Донесся его глухой голос:

— Всю жизнь золотарю, а этакого держать не доводилось. Барашка!

Управляющий снова усмехнулся.

Ножин и Силин перебросились двумя словами. И вот раздался громкий, как всегда чуть насмешливый голос Павла.

— Золотишко и верно богатое. Этакие камушки с неба не валятся, хоть и говорят, что господь славный парень. — Он подбросил самородок, поймал, помолчал, будто прислушиваясь к отзвуку слов в сердцах товарищей, продолжал решительно: — Перебраться на другое место просто, да не совсем. Ребятишки, скарб кое-какой. Потом заработки... Я к тому веду, хозяин, что надо, как говорят, договориться на берегу, а после лезть в воду. Ты подумал, теперь нам дозволь хорошенько обмозговать...

4

Домой Гасан вернулся в сумерки. Бросив шапку жене, он ущипнул ее руку, что свидетельствовало о его прекрасном настроении, прошел к столу.

— Теперь Гасан равен самому Гантимуру! — Он с удовольствием поскреб пухлую грудь всей пятерней и крикнул, не поворачивая головы: — Агаша! Тащи сюда чем можно набить желудок, не боясь поцарапать его! Мои кишки неплохо прополосканы, но пусты, как мешок охотника, отдавшего шкурки царю!

Гасан довольно расхохотался.

Агния Кирилловна не заставила долго ждать. Ко всему равнодушная, она вошла, поставила на стол миску с холодной олениной, бутылку спирта, алюминиевую кружку.

— Уж не думаешь ли ты, что равный Гантимуру будет лакать из этой посудины?! — неожиданно возразил Гасан, свысока глянув на жену. — Тащи прозрачную кружку, из какой пьет другой из имеющих одну мать!

Агния Кирилловна, как обычно, молча исполнила его приказание. Она собралась выйти, однако Гасан удержал.

— Нифошка следующим солнцем сделает дочь Гасана княгиней. Ты в этот день можешь прополоскать себе горло.

Он придвинул жене алюминиевую кружку, до краев наполненную спиртом. Агния Кирилловна отхлебнула глоток — спирт застрял в горле. Она часто и судорожно глотала слюну, на глазах выступили слезы.

— Ха! Питье Нифошки отучило тебя быть настоящей женщиной! Не станет ли дочь Гасана подобной тебе?! Тогда и у Гантимура будет жена с сердцем Нифошки!

— Боюсь я за нее, — тихо заметила Агния Кирилловна.

Но голос Гасана заглушил ее слова:

— Со следующим солнцем она уйдет в юрту Гантимура! Потом Гасан и Гантимур сделают себе деревянную юрту, равную самой высокой сопке, за которой солнце будет садиться ночевать. Пусть вся тайга видит ее. А когда русский Миколка пожелает взять душу Гантимура, во всей тайге будет один хозяин: Гасан! — Гасан вспотел. — В тайге будет один хозяин: Гасан! — крикнул он, поднимаясь на отяжелевшие ноги.

— Дай бог. — Агния Кирилловна облегченно вздохнула: князь долго не проживет!

С этой мыслью она вышла из-за стола вслед за мужем.

Гасан едва дошел до смежной комнаты, сразу же растянулся на земляном полу, пышно устланном шкурами.

— Вы на койку бы легли, — предложила Агния Кирилловна, стаскивая с него унты.

Но Гасан уже храпел.

Агния Кирилловна вынесла унты на кухню, вытащила из них стельки и положила сушить возле печки, убрала со стола, зашла в комнату дочери.

Комнатка представляла собой маленький отгороженный уголочек. Против входа стоял небольшой топчан и совсем крохотный столик, убранный салфеткой с вышитым крупным узором. Рисунок изображал оленя и охотника с луком в руках. Хотя черты человека были переданы довольно приблизительно, но воинственная поза, тонкая прямая фигура, скуластое лицо и черные насупленные брови подчеркивали гордость и упрямство.

Столик украшали ворсистые гураньи рожки с двумя большими и одним маленьким отростками, которые несли на себе небольшое четырехугольное зеркальце — подарок матери.

Агния Кирилловна склонилась над койкой. Дочь спала, завернувшись в одеяло и крепко обняв подушку.

— Не разделась даже, — тихо обронила она. Хотела снять с дочери халат, но раздумала. Присела на краешек топчана, склонила голову. Плечи давило стопудовым грузом. Грустные мысли щемили сердце.

Вот и выросла дочка. Стала взрослой. Завтра она уйдет. Она не узнает ничего о своей матери. Будет ругать ее, а может, и проклянет навеки...

Воспоминания, созвучные настроению, потекли сами собой.

Агния плохо помнила свою мать. Она умерла двадцати семи лет, через десять лет после ее рождения. А через год умер отец. Она осталась со своей теткой, которой было тогда лет девятнадцать. Через год Янина вышла замуж, и они переехали в Читу, где Арнольд Алексеевич служил чиновником. А еще через год он купил место управляющего здешним прииском. Здесь они жили без прислуги. Тетка все делала сама, Агния помогала ей. Так прожили пять лет. На шестом году случилось... Лучше бы не видеть света! В девичью комнату вошел Арнольд Алексеевич. Тетки не было дома. Она ездила в церковь... Девушка хотела умереть и убежала из дому. На вторую ночь ее случайно нашел старшина Доргочеев. Он спас ее от смерти и позора...

А какая судьба ждет дочь?!

Агния Кирилловна дотронулась губами до горячей щеки Веры — на глаза навернулись слезы. Она поспешно вышла из комнаты.

Как только затихли мягкие шаги матери, Вера открыла глаза...

Красный язык фонаря трепетал и прыгал, потрескивая, жадно высасывал через поры фитиля керосин. Сотни алых теней метались по нависшей над лицом стене, шныряли по матерчатым перегородкам. И вся эта раскаленная, кровавого цвета масса кружилась в бешеной пляске, ослепляла, давила. Не хватало воздуха. Хотелось крикнуть. Крикнуть громко:

«Мама!»

Но в горле пересохло, как в большой зной. Девушка порывисто села на койке. Взгляд упал на портрет охотника... И вдруг она совершенно отчетливо услышала знакомые слова.

«В груди той, кто имеет мышиные хвосты вместо двух кос, сердце орлицы!»

Вера машинально пощупала свои косы. Нет, теперь они толстые и тугие. Не как четыре года назад. Да, тогда она была совсем девочкой и каждый день бегала к скале, у которой среди малиновых кустов и гибких рябин бежал крохотный ручеек. Светлый-светлый, как чистое небо, он перекатывался с камешка на камешек, разговаривал. Вера лежала под кустом рябины и наблюдала, слушала, затаив дыхание, жизнь леса. По теплым от лучей солнца камням расхаживали сизые голуби, важные и говорливые; из камней выскакивала толстенькая короткая пищуха с полным ртом травы и, зыркнув по сторонам, деловито раскладывала зелень на камне, на просушку; пробегал бурундук; прыгала белка; в цветущем голубичнике хлопотала лесная курица, озабоченная поведением своих несмышленых детей. А над головой в синем небе многоголосой свирелью посвистывали неутомимые белохвостые стрижи, алогрудые ласточки.

Возле скалы она и встретила этого юношу. Вера набрала охапку сухих ветвей, стянула их ремешком и отправилась домой, легко перепрыгивая с камня на камень.

Над скалой по-прежнему носились веселые стрижи, купаясь в золотых лучах. Вера шла и не могла отвести от них глаз. Увлеченная, она сделала один неверный шаг — и ее нога оказалась в глубокой расселине. Вязанка хвороста отлетела в сторону. Вера готова была расплакаться, но когда подняла глаза, перед ней стоял этот юноша, с луком в руках и оленем на поводу. Он живо наклонился, протянул ей руку. Но Вера не приняла помощи. Упрямо сжав губы, она напружинилась и проворно выбралась из ямы. Хотя правое колено кровоточило, саднило, девчонка, гордо взглянув на охотника, прихрамывая, пошла прочь. Юноша в полной растерянности смотрел ей вслед.

— В груди той, кто имеет мышиные хвосты вместо двух кос, сердце орлицы! — крикнул он ей не то с восхищением, не то с обидой.

Вера даже не оглянулась. А назавтра, с восходом солнца придя на это место, она с удивлением обнаружила на нижнем сучке лиственницы маленького человечка, выжженного из березового корня...

Встреча не повторилась. Но с того дня Вера часто щупала свои тощие косички и с огорчением отмечала, что незнакомый юноша был прав. И много дней спустя, когда отец перестал кочевать со стойбищем, грустившая по тайге Вера воскресила образ охотника на куске шелка.

Но грусть не прошла. Слова не забылись. Они и сейчас стоят в ушах.

«В груди той, кто имеет мышиные хвосты вместо двух кос, сердце орлицы!» Их покрывают грозные слова: «Со следующим солнцем дочь Гасана уйдет в юрту Гантимура!»