Падшие в небеса - Ярослав Питерский

— Вы, я тут вижу, тоже, очень плохо выглядите. Очень плохо, молодой человек. Тоже не сахар видать. Что происходит?

— Они не дают мне спать, — словно мальчишка пожаловался Павел. Ему, так хотелось, разрыдаться. Но Клюфт сдержался и лишь тяжело вздохнул. Сухая морщинистая рука опустилась на его плечо. Оболенский покачал головой и громко, так что бы слышали другие, сказал:

— Это они умеют. Они умеют пытать людей. И тут же наклонившись, зашептал Павлу почти на ухо:

— Вас поведут на допрос в ближайший день. Я знаю,… я проходил это! Помните. Вы не должны ничего подписывать. И главное, сначала вам предложат хорошую пищу. Ну, я думаю борщ там и котлеты. Нет, еще, что ни будь! Если вы съедите обед — все! Вы не выдержите. Вам, так, захочется спать, что вы будете готовы на все! На все! И вот в это момент, вам и подсунут протокол! Просто и подсунут! А вы, не сможете его даже причитать! И просто подпишите! Помните, они этого и добиваются! Помните! Вы ели все это время?

— Нет, у меня нет аппетита. Мне очень плохо, — обессилено выговорил Павел.

— И правильно. Пейте воду. Я вам буду отдавать свой чай. Вам будет легче это перенести.

Павел посмотрел на старика. Тот, не смотря на весь драматизм ситуации — весело подмигнул ему.

— А вы? Где были вы? — выдавил из себя Павел.

— Я? Хм, это долгая история. Я вам позже расскажу.

— Хм, а мы вас тут уже похоронили, вот списали так сказать. Лепиков сказал, что вас отвели в камеру смертников и расстреляли. Вот и все. Мы даже вон, ваши вещи поделили между собой. Ложки там, кружки и полотенце. Вот. Извините… Оболенский кивнул головой — словно согласился. Он, радостно сказал:

— Да я и сам себя похоронил. Бывает. Бывает. Думал, все! А Лепиков прав, он знал, что меня перевели в камеру смертников, знал. Он прав. Только вот теперь — самое главное, — старик вновь наклонился к уху Павла и забормотал. — Павел, вы осторожней с ним! Осторожней! Он провокатор! Он агент — «сексот». Они его завербовали! Наседка! Он, так сказать — стукач! Он все слушает и передает администрации. Так, что с ним — ни каких контактов. Только молча! Понятно? — Оболенский покосился на Лепикова. Тот, внимательно следил за стариком и старался читать по губам — что шепчет Петр Иванович. Но борода и усы скрывали губы Оболенского. Хотя по косым взглядам Лепиков догадался, что говорят о нем. Павел новость воспринял равнодушно. Он зажмурил глаза и слышал слова Оболенского, как во сне. Его тянуло упасть на пол и заснуть. Петр Иванович поддержал Павла под локоть и проворчал:

— Вижу, вижу, вы сейчас не можете ничего соображать. Хорошо. Отложим это на потом. На потом. Главное не сломайтесь. Главное, не сломайтесь в ближайшее время. Старик оказался прав. Когда Павла в очередной раз подвели к решетке, которая отделял спец корпус от остальной тюрьмы, у Клюфта от голода засосало в желудке с такой силой, что он, чуть было, не потерял сознание. По коридору разносился ароматный запах свежесваренного борща! Вареное мясо. Овощи! Они были, где-то рядом! Ноздри жадно втягивали тюремный воздух и подавали мозгу команду — есть, сейчас главное еда! Надо есть! Рот наполнился слюной. Сердце забилось так, что казалось — вот-вот вырвется из груди. Павел облизнулся.

— Стоять, лицом к стене! — конвоир уткнул Клюфта лицом в уже привычное для него место возле загадочного пятьдесят третьего кабинета. «Сейчас двадцать минут мучений и вновь — дорога назад. Но этот запах! Этот аромат нормальной пищи! Пищи доступной только свободным людям!» Но на это раз, Павел ошибся. Конвоир, постучал в дверь. Затем осторожно потянул ручку и заглянул вовнутрь. Что он говорил обитателю кабинета — Клюфт не расслышал. Но через секунду — его втолкнули в помещение. Павел зажмурил глаза от яркого света. Где-то за спиной, скрипнула дверь. Тишина. Клюфт боялся открыть глаза. Нет, он даже не боялся, а не хотел. Тут, в кабинете, страшный и магический, и такой желанный запах нормальной еды, был еще сильней. Павел так и стоял с закрытыми глазами, и вслушивался, что происходит рядом с ним. Сначала была тишина. Но затем, где-то в глубине помещения, Клюфт расслышал — странный урчащий звук. Потом лязганье металла. Затем звон фарфора. И голос. Радостный и громкий голос. Совсем не злобный. Нет, напротив — приветливый и почти родной:

— Ну, что же вы, Павел Сергеевич, глаза то закрыли! Откройте глаза! И, проходите, сюда поближе! Павел осторожно и нехотя приоткрыл глаза. За огромным столом, накрытым белой скатертью сидел заместитель начальника краевого управления НКВД — Олег Петрович Поляков. Он был в белой рубашке. Перед майором стоял роскошный фарфоровый сервиз. На тарелках и блюдах — жареное мясо, вареная картошка, красная икра в большой вазе. Белый хлеб, и большая кастрюля с половником. Соленые огурцы и квашеная капуста. Вся эта гастрономическая прелесть красиво уложена в чашки. Майор с аппетитом откусил, мясо, наколотое, на вилку. Павел потупил глаза в пол. Этот кошмар был явью. Еда и желание упасть, прямо вот тут и уснуть! Но даже сейчас все-таки — еда! Есть, откусить мяса, и чавкать, чавкать им! Толкать его в рот, огурцы и капусту!

— Да вы проходите. Проходите, садитесь. Вон, вам накрыли, — Поляков кивнул на стул, который стоял сбоку. — Можете налить себе борща. Мясо — свинина хорошая. Икра лососевая. И вот, прекрасный чай. Грузинский! Чай попейте. К нему варенье. Вы, какое любите — смородину или землянику? Павел не знал, как себя повести. Сразу отказываться — было бы неразумным. Он мог сесть. А сидеть на допросе гораздо легче — нежели стоять и смотреть, как этот человек поглощает всю эту вкуснятину. Нет. Определенно нужно сесть.

— У меня руки грязные. Я руки не мыл, — неожиданно вызывающе сказал Павел. Поляков, на секунду оторвался от куска мяса и удивленно посмотрел на Клюфта. Затем кивнул головой и махнув свободной рукой указал на угол кабинета.

— Там ширма. Вон за ширмой. Умывальник и там помойте. Кстати, там полотенце и мыло. Но прошу вас, не вытирайте полотенцем свою шею. Поверьте это только для лица. Если вы вытрете шею — все! Полотенце придется тут же в прачку нести. Павел покосился на ширму в углу кабинета. Повернулся и медленно прошел к зелено-серой перегородке. За ширмой стояла, большая лавка на которой сидели два сержанта. Один из них смуглый, второй совсем белобрысый играли в карты. Они не обратили на Павла никакого внимания. Тот, что был с темной шевелюрой закинул ногу на лавку и обняв коленку, облокотился на нее подбородком. Блондин тасовал колоду — весело и хитро улыбался. Павел покосился на солдат и подойдя к умывальнику, склонился над железной раковиной. Холодная вода слегка взбодрила. Клюфт сделал несколько глотков и сполоснул лицо. Он протер глаза и хотел омыть шею, но передумал — покосившись на белоснежное полотенце на крючке. Тщательно намылив руки, Клюфт растирал ладони — пытаясь содрать кожу, которая, тут, в тюрьме, как казалось Павлу, уже пропиталась всякой дрянью. Он тер руки и сжав зубы урчал. Один из охранников покосился на него и недовольно буркнул:

— Ты, что там, мыло ешь, что ли? А, ну иди туда! Из-за стола раздался голос Полякова.

— Ну, что же вы там. Павел Сергеевич. Хвати уж водные процедуры принимать. Обед стынет. У нас, как никак, еще дела есть! Павел встряхнул голову и вытер тщательно лицо и руки, вернулся на центр комнаты. Он посмотрел на Полякова:

— Я вас прошу прекратить это! Если вы хотите меня судить — то судите! А вот так, пытать меня бессонницей это противозаконно! Я требую, что бы меня допросили! Немедленно!

— Что такое? — Поляков обомлел.

Он, отодвинул тарелку и отхлебнув чай из чашки, удивленно посмотрел на Клюфта:

— Вы о чем? Не понял? Какая бессонница?

— Такая! Вы пытаете меня бессонницей! Меня водят вот уже пятый день на допросы, но не допрашивают! Просто приводят сюда вот к вашему кабинету и ведут назад. Итак — круглые сутки! Я требую прекратить это! Поляков замахал руками:

— Ой, ой! Простите. Простите. У меня вот так действительно все эти пять дней такое завал тут! Я вот никак не мог вас допросить! Ну, никак! Я разберусь! Зачем, вас сюда водили! Бессонница говорите! Вот сволочи! Да, кстати, я вам так скажу. Я ведь тоже страдаю бессонницей! Так много работы! Вот только нашел время поесть! А так — круглые сутки, ни минуты! Завал, какой-то! Простите! Простите! Я обязательно разберусь! — Поляков к изумлению Павла встал из-за стола и отложив салфетку, подошел к нему.

Офицер, в галифе и белой рубашке, выглядел по-домашнему. Он, совсем не похож — на страшного, человека в пенсне, которого в первые, в редакции газеты, увидел Павел. Нет, сейчас, это был обычный человек. А не «монстр — в оливковом кителе с красными, как кровь петлицами».

«Возможно, он вот такой и дома. Он приходит к себе в квартиру с работы. Целует жену, которая суетится на кухне. Берет на руки своих детей, которые его встречают радостным криком в прихожей. И играет с ними на диване. А потом ужинает и улыбается своим близким. А они спрашивают его — как дела на работе, а он лишь улыбается и говорит, что ее у него — очень много! А они, его близкие думают — какой хороший и мужественный человек наш папа и муж! Он так много работает! Он так занят, он так много делает для нашей любимой родины! Борется с врагами и шпионами! С саботажниками и троцкистами! И они не знаю. Не знают, чем занимается он — этот человек на самом делает! Они не знают, даже не могут догадаться, как он тут, у себя на работе — издевается над своими подследственными! Над арестантами — вот так, чавкая перед голодными и униженными людьми, смачным куском мяса, сидя за столом, в белой рубашке! Если бы они могли это знать?! Что?! Что, тогда?! Они бы стали меньше его любить? Они бы перестали его ценить и ждать с работы? А вдруг нет! Вдруг они бы подумали — значит так надо! Значит — такая у него уж работа! И кто-то должен ее делать! А если наоборот? И если, все-таки, они бы стали его призирать?» — подумал Павел и испугался. Этот человек стоял совсем близко. Он по-дружески положил руку на плечо и подталкивал к столу. Павел испугался, что сейчас не выдержит и со всего маху ударит его по лицу. А когда тот упадет — начнет пинать его ногами! Нет! Не пинать, а бросится и придушит! Придушит, как бешеную собаку! Мысль мелькнула, как молния: «Увидеть — как мелькнет страх в его глазах! Как, будет выходит из его тела жизнь! Как он будет кричать, но не сможет это сделать!