Контуженый (СИ) - Бакшеев Сергей

Удар о насыпь сотрясает грудную клетку и прерывает дыхание. Новые переломы ребер? Черт с ними, приспособлюсь. Только бы остались целы руки-ноги. Выдыхаю, слышу невнятную ругань бандита. Он жив, ворочается, я его только ранил. Нужно срочно подняться в рубку и добить.

Руки шевелятся, ноги тоже, а боль от ушибов не в счет. Встаю на ноги, цепляюсь за поручни, поднимаюсь по крутой лесенке. Уже на второй ступеньке доходит, что пистолет я выронил при падении. Смотрю под колеса — оружия нет. Правая рука ноет — я ударился ею о край окна, и пистолет отлетел в будку. Хлопаю себя по карманам — пусто! Второй ствол я забыл в машине.

Да что ж такое! Я безоружен. Но останавливаться нельзя, упрямо топаю по железным ступеням.

Из будки доносятся угрозы бандита и голос Маши. Он матерится и грозится убить, а она кричит от отчаяния.

Выстрел! Крик обрывается. Тишина.

Ужас парализует сознание: я не успел.

51

Врываюсь в будку машиниста. Натыкаюсь на тело бандита. Он цепляет меня руками, я падаю через него. Разворачиваюсь, наваливаюсь, хватаюсь за горло и душу. Душу, что есть силы! И тут замечаю, что враг не оказывает сопротивления. Никакого.

Убираю руки. На животе бандита кровавое пятно и черная точка в области сердца. Он мертв. Я споткнулся о мертвое тело.

Рядом на полу сидит обезумевшая Маша и сжимает пистолет обеими руками. Ствол направлен в грудь убитого. За ее спиной под окном валяется второй бандит с дыркой в голове от моей пули.

Маша видит меня, роняет пистолет и дает волю слезам. Я обнимаю ее.

— Маша, я приехал. Я с тобой.

Она сотрясается от рыданий, с трудом выдавливает слова:

— Я… его… Они…

— Забудь! Всё закончилось. Ты правильно сделала. — Я спохватываюсь и осматриваю девушку: — Маша, ты цела? Не ранена?

На ее щеке припухлость, губа разбита, одежда на груди разорвана, длинный пуловер слегка прикрывает интимные места, ноги полностью голые, на бедрах синяки. Маша подбирает джинсы, прикрывает ноги, пытается через силу улыбнуться.

На полу валяется водочная бутылка, которой бандиты намеревались… Я хватаю бутылку и готов раскрошить ее о голову мертвого подонка.

Маша останавливает мою руку, замечает запекшуюся кровь на запястьях:

— Что это? Надо промыть, перевязать.

Я сжимаю веки, чтобы остановить слезы. Снова обнимаю Машу.

— У меня ерунда, а тебе надо в больницу.

— Нет, нельзя, — мотает она головой.

— Почему?

Она плотнее закрывается джинсами:

— Стыдно.

— Маша, ты ни в чем не виновата. Я с тобой, и всегда буду с тобой.

Она поднимается, в руках джинсы:

— Отвернись. Я оденусь.

Процесс натягивания джинсов и обуви изматывает ее. Она садится на место машиниста, чтобы перевести дух. Смотрит на тела насильников уже без ненависти, а как хозяйка на гору хлама:

— А как же эти? Их найдут. Узнают о тебе, обо мне. Что делать?

Я подхожу к окну, выглядываю — рядом никого. Закрываю створку окна и надеюсь, что в старый паровоз долго никто не заглянет. Один раз я сумел здесь прибраться и во второй что-нибудь придумаю.

В кармане срабатывает мой телефон.

— Привет, Контуженый! Это Григ. Мы подъехали, думал тебя застать, а тут только труп предателя.

— Возьмите его отпечатки.

— Это сложно, возьму пальцы. А ты где?

— В Дальске. На станции есть паровоз-памятник. В нем два трупа.

— Опять сделал нашу работу?

— Это личное. Поможешь избавиться?

— Чтоб «музыкант» «музыканту» да не подыграл. Ты же наш!

— Тогда слушай. Около вокзала черная БВМ предателя, шестая модель. Я оставлю ключ под сиденьем. Там же будет его мобильник и пистолет.

— Лады. Мы тут приберемся и к тебе.

— Спасибо, Григ.

Впервые за долгий день напряжение отпускает меня. Маша тоже чуть успокаивается.

— Пойдем домой, — просит она.

— Ты как, дойдешь?

— Я же с тобой.

Мы покидаем паровоз и идем к вокзалу. Маша кутается в мою куртку. Я предлагаю ей подождать на скамейке, пока я разберусь с БМВ. Она ни в какую, держится за меня. Я забираю из БМВ рюкзак с деньгами и документами, и оставляю ключи и телефон Шмеля под сиденьем.

Домой мы топаем кратчайшим путем — вдоль железной дороги по закопченной щебенке. Снова проходим мимо тайного места, где столько всего произошло. И тут я замечаю, что безотказный паровоз «Победа» стоит отнюдь не в тупике, а на перегороженном запасном пути. Убери насыпь с отбойником — и в путь.

Маша держится за меня, я поддерживаю ее. Уже светло, город скоро проснется, а железная дорога никогда не спит. На путях гремят вагонные сцепки трогающихся составов, визжат тормоза прибывающих. Я вдыхаю прогорклую гарь жженого железа, сплевываю кислую слюну.

На переезде дорогу нам пересекает фургон-хлебовозка. Приятный запах теплого хлеба щекочет нос. Запах бодрит, и мы сворачиваем к хлебозаводу. Чем ближе к цели, тем ярче восходящее солнце подкрашивает краснокирпичную заводскую стену, и серая хмарь тревожной ночи растворяется за спиной.

Из ворот хлебозавода выезжают автофургоны, магазины ждут свежий хлеб. Из проходной выходят пекари с ночной смены. Среди них мама, она замечает нас раньше, чем я ее. Подходит. В ее сумке ароматный батон.

Я отламываю хрустящий кончик батона, рот наполняется сладкой слюной, и я не двигаюсь с места пока не уминаю теплую благодать. Мимо проходят женщины, каждая рассматривает нас, а я прижимаю к себе Машу так, чтобы не было видно ее лица.

Мама, конечно, замечает разбитую губу девушки и прямо спрашивает Машу:

— Всё хорошо?

— Уже да, — отвечает Маша и тоже отламывает хлеб.

— Нашла твои носки у Никиты с символом «Z». Перевязала резинку: две лицевые на одну изнаночную. Так лучше. Пойдем, научу.

Глаза Маши вспыхивают лукавыми огоньками, она ловит мой взгляд:

— Бомжам не досталось.

Я смущаюсь и крепче обнимаю ее:

— Пригодятся. Зима скоро.

В наш двор мы входим втроем. Мама одобряет, что я не собираюсь расставаться с девушкой, и даже подыгрывает. Делает озабоченное лицо и всплескивает руками:

— Ой! Ты же любишь с молоком. Я сейчас.

Она идет в магазин «Магнит». Мы остаемся вдвоем.

Но прежде чем зайти в свой подъезд я сворачиваю в соседний. Прошу Машу:

— Подожди минутку. Я к Солнцевым.

Взбегаю по ступенькам, звоню в дверь родителям Златы. Меня запускает Павел Петрович. Он ничего не спрашивает, но на лице ожидание. Я выкладываю из рюкзака на стол пачки денег.

— Это за Антона.

— Тут много, — удивляется Павел Петрович.

— Он заслужил. И еще вы должны знать, Антон писал рассказы. Настоящие, как в жизни. Я вам перешлю.

Я достаю телефон и пересылаю рассказ «Первый трехсотый». В комнату заходит заспанная Анна Николаевна, завязывая халат. По изнуренному лицу видно, она не спала, а мучилась от бессонницы.

Я решаюсь нарушить обещание, которое дал Злате. Ради нее и будущего малыша я должен сказать правду. Пересылаю отцу фотографию Златы на перроне в Симферополе. Она стоит в пол оборота, и хорошо видно, что прежний китель никак не может застегнуться на выросшем животе.

Павел Петрович с удивлением вертит в руке телефон:

— Это Злата?

Анна Николаевна забирает у мужа телефон, разглядывает дочь и оседает на стул.

Я объясняю:

— Вы станете бабушкой и дедушкой, если уговорите дочь оставить ребенка вам.

Павел Петрович садится рядом с супругой и накрывает ее ладонь своею.

Я добавляю:

— Злате нужна ваша поддержка. Лучше не звонить, а встретиться с ней.

Я ухожу, оставляя за спиной тишину. Воспитательнице детского сада и школьному учителю есть о чем подумать в большой опустевшей квартире.

Видимо, я задержался и Маша исчезла. Успокаиваю себя: это ничего не значит, ей надо побыть одной, помыться, переодеться.

Поднимаюсь в свою квартиру. На кухне мама и… Я расплываюсь в счастливой улыбке при виде Маши.

На столе белый хлеб и молоко. Мать разламывает батон, так вкуснее. Один кусок мне, другой Маше. Мы сидим напротив друг друга, рвем зубами хлебную мякоть в хрустящей корочке и запиваем молоком. Мама любуется со стороны и выходит.