Олег Рязанский - Алексей Хлуденёв

Поздно или не поздно, однако Олег Иванович уже решил для себя, что не станет поспешать с войском на соединение с Мамаевым войском до самого последнего момента; пусть московиты думают, что он учел и оценил их решение.

Теперь, когда он мысленно определил для себя ход своих дальнейших действий ("моим действием до поры до времени будет бездействие"), пришел черед его восхищению тонкостью московского замысла. Умеют московиты не только ошеломить силой, но и удивить умом. Трудно, ох, трудно с ними тягаться!

Сняв с головы шлем и подшлемник и подставив вспотевшие власа легкому ветерку, Олег Иванович оглянулся на воевод и бояр. Те смотрели на него выжидательно, стараясь понять ход его мыслей. По выражению его лица видели, что он доволен сообщением (ведь опасность вторжения московских сил в середину Рязанской земли пока миновала), однако важно было услышать то, о чем ему думалось. Но дальнейший ход его мыслей быстро менял выражение его лица: со всей отчетливостью ему представилось то преимущество, какое уготовляла себе Москва, делая неожиданный поворот из Коломны на Лопасню. Стараясь сбить с толку Олега, московские воеводы действовали на опережение: они явно задумали рассечь войска Мамая и Ягайлы. Для него было несомненно, что Дмитрий Иванович не остановится в Лопасне, что он пойдет встречь Ма-маю, и притом на скорях, чтобы успеть сразиться с его ратью ещё до того, как он получит подкрепления союзников.

Теперь князь уже слегка озаботился, привычно выдвинув нижнюю губу.

— Кто послал весть? — осведомился у окольничего.

— Тимош Александрович. А вот и скоровестник, — окольничий глазами показал на Павла. — Сын почтенного кузнеца Савелия.

— Ну, Павел, поскажи, что тебе самому известно.

Павел, поклонясь, стал торопливо рассказывать: на Окском порубежье тихо и мирно, рязанская и московская сторожи меж собой не то что не дерутся, но и не лаются. Он сам не раз переправлялся на московскую сторону — и ничего, возвращался небитым и целехоньким.

— Скачи-ка, голубчик, обратно к Тимошу Александровичу с наказом и впредь не лаять московитов, а случись, перевезутся через реку на наш берег — не пускать в них стрел, — приказал князь.

Павел не поворачивал коня, мялся, вопросительно смотрел на князя.

— Ну, вижу, хочешь что-то сказать. Говори…

— Могу ль я к отцу-матери заглянуть на миг?

Князь скупо, морщинками рта улыбнулся:

— Повидайся…

Стражники в старорязанских воротах почтительно отвели копья, пропуская князя и его свиту. Миновали несколько многосрубчатых хором, с резными крыльцами, с крышами шатровыми, луковичными, бочкообразными; обогнули княжой двор и въехали во врата со стороны фасада, обращенного к Трубежу. Кинув поводья стремянному, князь пошел по лестнице и переходами прямо в княгинину светлицу.

Ефросинья вышивала с дочерьми и боярышнями на тафте шелками и золотом "Тайную вечерю". На её плече сидел горностай, ещё не сменивший шерсть бурый. Зеленые глаза княгини радостно замерцали под длинными ресницами. Отстранив шитье и одной рукой придерживая на плече ручного зверька, встала навстречу мужу.

— Знаю, господин мой, — добрая весточка! Они повернули…

Присев на лавку, покрытую ковром, посмотрели друг на друга соучастно. "О н и повернули…" Фрося, милая… Ты рада. Ты думаешь, ты надеешься, что войны уже и не будет. Для тебя, вместе со мной пережившей после Скорнищевской битвы унизительные месяцы изгнания, нет ничего страшнее, чем повтор той битвы и того страдания и унижения. Тебе, голубке моей, покамест ещё невдомек, что московиты повернули на Лопасню, чтобы выиграть… Ох, рано радоваться!.. Он устало прикрыл веки. На миг ему подумалось: "А что если?.." Даже страшно было бы выговорить то, что следует за "если". Это мысленное, невыговоренное им, — уклониться от обязательств, данных Мамаю и Ягайле… Он тут же испугался этой мысли, чреватой самыми пагубными последствиями для его земли и его княжения… Нет-нет! Не приведи, Господи…

В сенях послышался торопливый топот. Вошли с почтением сыновья, бояре. Все возбуждены. Окольничий Юрий — с осторожностью:

— Княже! Люди собрались у озера Карасево, кидают вверх колпаки и радуются… Галдят меж собой: Дмитрей-де Московский им ближе, чем Мамай…

Всего несколько минут потребовалось князю для того, чтобы предстать перед собравшимися на берегу озера. Они собрались стихийно, взволнованные вестью о великодушном поступке московского князя. Их потребностью было высказать свое мнение по этому случаю и своим мнением как-то повлиять на дальнейшие действия своего князя.

— О чем молвь, люди добрые? — обратился к ним Олег Иванович.

Купец в кафтане из грубого сукна выступил вперед, поясно поклонился:

— О том, господине, что московский князь Дмитрей Иванович вошел в наши чаяния и двинул свою рать от Коломны в сторону…

Стоявший близ него рыжебородый сапожник тронул его за локоть:

— А можа, он нас испугался?

Купец резко оттолкнул его руку.

Дьякон одной из градских церквей, статный, величественный, в черном подряснике с узкими рукавами, тесно облегающими толстые запястья, строго сказал:

— Дмитрей Московский потому свернул, что он, как и мы, православный.

— Истинно так! — подтвердил кто-то. — А Мамай — бусурман…

— Самый что ни на есть бусурман, — подхватил мелкозубый монашек в скуфейке. — А Ягайло — язычник…

Еще вчера никто бы из них так нелицеприятно не глаголил в присутствии князя о его союзниках. Тут было о чем подумать.

— Брате! — сказал князь сильным, убеждающим голосом. — Ваши слова я услышал. Мне ваши мысли важны. Я их буду помнить и учту в своих дальнейших поступках. А теперь — разойдемся! И каждый наедине с собой и перед образом Господним обдумаем и определим наши помыслы на завтра…

Берег опустел. Лишь мальчишки беспечно качались на качелях, а позднее, под вечер, рыбаки на лодках закинули в озеро крупноячеистую сеть.

Ночью прибыли послы от Мамая, о чем было доведено князю перед утреней. Первым его душевным движением было немедля принять послов, и притом по самым высшим меркам, оказывая им почести и уважение соответственно весу и могуществу того, кто их к нему направил. Но, догадываясь о цели их прибытия (конечно же, для согласования дальнейших действий союзников и требования немедленного выступления рязанского войска), он предпочел не спешить с приемом, ибо ему ещё предстояло собраться с мыслями после вчерашнего донесения с окских рубежей.

Вместе со всей семьей, домашним священником, слугами отправился в домовую церковь. Его всегда умиляло и успокаивало почтенное шествие в храм, где к его приходу уже зажигались лампады и свечи. Впереди — священник, затем он и супруга, затем сыновья и дочери, наконец, слуги.

В церкви было много икон старого письма, в серебряных и золотых окладах. Одна из них — святой Параскевы, нареченной Пятницей, прославленной чудесами двести и триста лет назад, когда она находилась в храме селения Казарь. Княгиня встала именно перед образом Параскевы, в то время как князь опустился на колени перед Спасом. Еще не вживясь как следует в моление, он, помня о Мамаевых посланниках, прикинул, следует ли ему сказать им о новостях из-под Коломны. Как союзник, он обязан был сообщать Мамаю все то, что ему становилось известным о происходящих событиях на северных рубежах его земли. В то же время ясный голос, как бы со стороны, внушал ему обратное…

"К Тебе, Владыко Человеколюбче, от сна встав, прибегаю, и молюся Тебе: помоги мне на всякое время…", — шептал, углубляясь взглядом в образ Спасителя.

Старший ордынский посол, именем Ширин-бей, в шелковой чалме, во время встречи приятно улыбался, был самоуверен: внутренне чувствовал себя значимее Олега — ведь он, Ширин, посол великого хана. Как владетель одной из крымских областей, член ханского совета (дивана), он имел большой вес при дворе Мамая. Изложив наказ Мамая — рязанскому князю немедля двигать войско к месту условленной встречи союзников на Оке, — Ширин-бей сощурился, предвкушая, как Олег взволнуется и в его карих глазах замечется огонек беспокойства.

Но Олег Иванович после моления был спокоен. Он сказал:

— На Оке мы уже не встретимся. Опоздали. Московиты пришли в Коломну, а из Коломны по-над рекой идут к Лопасне…

Ордынские посольники переглянулись меж собой, затарабарили по-своему. Одни утверждали, что выход московитов к Лопасне не опасен, другие были противоположного мнения: опасность такого маневра они видели в том, что московиты, скорее всего, не остановятся на Оке, а пойдут навстречу Мамаевым войскам, чтобы не дать ему встретиться с союзниками. Для Ширин-бея было ясно, что этот маневр был совершен московитами ещё и в угоду рязанскому князю — с расчетом задобрить его и вырвать из тройственного союза.