Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг

Сколько в ней европейского! – подумал доктор Дарувалла. Он восхищался тем, как она умела приспосабливаться к жизни в Канаде или в Индии во время их спорадических визитов, при этом не теряя привычек Старого Света, которые узнавались как в ее голосе, так и в ее манере одеваться к ужину – пусть даже в Бомбее. Доктора Даруваллу занимало не содержание речи Джулии – он не подслушивал. Он слышал только звучание ее немецкого языка, ее мягкий акцент в сочетании с точной фразировкой. Но он понял, что если Джулия сейчас говорит об «Ожерелье королевы», то, скорее всего, она не сообщила Дхару неприятные новости; у доктора упало сердце – он понял, как сильно надеялся на то, что его жена сама все скажет дорогому мальчику.

Затем заговорил Джон Д. Если немецкий Джулии успокаивал Фарруха, то немецкий Инспектора Дхара тревожил. Доктор едва узнавал Джона Д., когда тот начинал говорить по-немецки, и Фаррух испытывал беспокойство оттого, насколько немецкий Дхара энергичней его английского. Это подчеркивало дистанцию, выросшую между ними. Но высшее образование Дхар получил в Цюрихе; бо́льшую часть своей жизни он провел в Швейцарии. И своей серьезной (если и не широко признанной) актерской работой в театре «Шаушпильхаус»[43] Джон Дарувалла гордился больше, чем коммерческим успехом Инспектора Дхара. Так почему бы его немецкому языку не быть идеальным?

Кроме того, в голосе Дхара, говорящего с Джулией, не слышалось ни единой нотки сарказма. Фаррух почувствовал укол застарелой ревности. Джон Д. более привязан к Джулии, чем ко мне, подумал доктор Дарувалла. И это после всего, что я для него сделал! В этом была какая-то отцовская горечь, и ему было стыдно за себя.

Он неслышно прошел на кухню, где, похоже, никогда не смолкали звуки приготовления пищи для вечерней трапезы, заглушавшие сейчас хорошо поставленный голос актера. К тому же Фаррух поначалу (и ошибочно) полагал, что Дхар просто поддерживает разговор об «Ожерелье королевы». Но тут доктор Дарувалла вдруг услышал упоминание своего имени – это была старая история о том, как «однажды Фаррух взял меня посмотреть слонов в море». Доктор больше не хотел слушать, потому что боялся уловить в этом голосе тон жалобы, идущей от детских воспоминаний Джона Д. Этот дорогой мальчик вспоминал, как однажды он был напуган во время «фестиваля Ганеши» – праздника Ганеша-чатуртхи; казалось, что половина города стекалась к Чоупатти-Бич, чтобы погружать в воду изображения Ганеши, бога с головой слона. Фаррух не предупредил ребенка, что толпа придет в состояние дикого исступления, не говоря уже о том, что некоторые слоновьи головы были огромных размеров, гораздо больше натуральных. Это была единственная прогулка, когда он был свидетелем истерики Джона Д. Дорогой мальчик зашелся в крике: «Они топят слонов! Теперь слоны рассердятся!»

Подумать только, а ведь Фаррух критиковал старого Лоуджи за то, что тот держал мальчика взаперти!

– Если ты берешь его только в клуб «Дакворт», что еще он сможет узнать об Индии? – говорил Фаррух отцу.

Каким же я стал лицемером! – подумал доктор Дарувалла, поскольку никто в Бомбее не скрывался от Индии столь успешно, как он сам, годами прячась в спортивном клубе «Дакворт».

Он взял восьмилетнего ребенка на Чоупатти-Бич посмотреть на толпу; там были сотни тысяч тех, кто окунал в море скульптурные изображения бога с головой слона. Что мог ребенок понять в этом? Не было времени вдаваться в объяснения по поводу запрета англичан на местные «сборища», рассказывать, с каким бешенством они критиковали массовые протесты; рыдающий восьмилетний мальчик был слишком мал, чтобы оценить эту символическую демонстрацию права выражать свое мнение. Фаррух пытался вынести ребенка из толпы, но на них напирали все новые и новые гигантские головы бога Ганеши, оттесняя обратно к морю. «Это просто праздник, – шептал он на ухо мальчику, держа его на руках. – Это не бунт». Но того сотрясала дрожь. Так доктор осознал всю тяжесть своего невежества – и не только по поводу Индии, но и по поводу детской психики.

«Сейчас Джон Д. скажет Джулии: „Это мои первые воспоминания о Фаррухе“, – подумал он. – Бедный мальчик, я до сих пор причиняю ему неприятности».

Доктор отвлекся от этих дум, сунув нос в большую кастрюлю с подливкой из красной чечевицы. Рупа уже давно добавила туда баранину и не преминула заметить, что он припозднился, но, к счастью, это баранина, и ей не повредит, если она перестоит на огне.

– Толька риса узе пересохла, – добавила она с огорчением.

Старый Налин, никогда не терявший оптимизма, постарался на ломаном английском взбодрить доктора Даруваллу:

– Зато быть многа пива!

Доктор почувствовал себя виноватым за это всегдашнее повсеместное пиво; его самого беспокоило, сколько он может выпить, а любовь Дхара к этому напитку не знала границ. Поскольку все закупки делали Налин и Рупа, доктор испытывал постоянную вину, представляя, как пара стариков возится с тяжелыми бутылками. А еще этот лифт: Налин и Рупа были слугами и потому не могли им пользоваться. Даже со всеми этими бутылками старые слуги должны были карабкаться по лестнице.

– И многа сообщения! – сказал Налин доктору.

Старику очень нравился новый автоответчик. Джулия настояла на нем, поскольку Налин и Рупа ужасно принимали сообщения – не могли правильно записать ни номер телефона, ни имена звонивших. Когда включался автоответчик, старик с радостным волнением слушал запись, поскольку теперь он ни за что такое не отвечал.

Фаррух взял с собой бутылку пива. Квартира показалась ему какой-то маленькой. В Торонто семья Дарувалла владела огромным домом. Здесь же, чтобы попасть в ванную или спальню, Фаррух каждый раз вынужден был проходить через гостиную. Но Дхар и Джулия все еще разговаривали на веранде; его они не видели. Джон Д. рассказывал самую памятную часть истории – при этом Джулия всегда смеялась.

– Они топят слонов! – восклицал Джон Д. – Сейчас слоны рассердятся!

Доктору Дарувалле всегда казалось, что немецкий тут, пожалуй, не к месту.

Если я включу воду в ванной, размышлял Фаррух, то они услышат и поймут, что я дома. Лучше я слегка ополоснусь в раковине, подумал он. Он разложил на постели чистую сорочку, выбрал нехарактерный для него галстук кричащего цвета с ярко-зеленым попугаем; это был старый рождественский подарок от Джона Д. – не тот галстук, в котором можно появиться в обществе. Фарруху трудно было себе представить, как такой галстук может сочетаться с костюмом цвета морской волны. Эти одежды для Бомбея, особенно для домашнего ужина, были чистым абсурдом, но Джулия есть Джулия.

Помывшись, доктор бросил быстрый взгляд на автоответчик – там мигал индикатор сообщений. Ему было не важно, сколько их поступило. Не