Сын цирка - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доктор обещал Вайноду, что утром посмотрит «почти бескостную девочку». И почти девственницу, чуть не добавил он. Которая то ли полкарлика, то ли бывший карлик. Девочка мистера Гарга! – мрачно подумал доктор Дарувалла.
Войдя в строгий пустой холл дома, Фаррух на мгновение почувствовал, что так, как здесь, могло бы быть в любой точке современного мира. Но когда дверь лифта открылась, его встретило знакомое объявление, которое он терпеть не мог.
СЛУГАМ РАЗРЕШЕНО ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛИФТОМ ТОЛЬКО ПРИ СОПРОВОЖДЕНИИ ДЕТЕЙ
Оно поражало его своей ошеломляющей неадекватностью. Это был знак неофициальной иерархии индийской жизни – не только принятие дискриминации, широко распространенной во всем мире, но обожествление ее, что, по убеждению Лоуджи Даруваллы, было омерзительной индийской особенностью, пусть даже в основном это было наследие британского колониального правления в Индии.
Фаррух пытался убедить соседей удалить оскорбительное объявление, но правила о слугах были неколебимы. Доктор Дарувалла был единственным жильцом этого дома, кто пытался отстаивать права слуг. К тому же жилищный комитет сбросил со счетов мнение Фарруха на том основании, что он был Н. Р. И.[36] по официальной правительственной категории. Если в этом споре о лифте старый Лоуджи стоял бы насмерть на стороне слуг, то младший доктор Дарувалла самоуничижительно рассматривал свое поражение перед жилищным комитетом как нечто само собой разумеющееся – да, он политически слаб и вообще ни к чему не причастен.
Выйдя из лифта, доктор сказал себе, что он не на службе у индийских властей. На днях в клубе «Дакворт» кто-то возмущался тем, что кандидат на пост в одной из политических партий в Нью-Дели проводил свою предвыборную программу строго в соответствии с «вопросом о коровах»; доктор Дарувалла не знал, как реагировать на это мнение, поскольку не был уверен, что разбирается в сути коровьего вопроса. Он был осведомлен о том, что растет число групп в защиту коров, и полагал, что это часть движения поборников возрождения индуизма, типа тех индо-шовинистских святых, которые провозглашали себя реинкарнацией самих богов и требовали, чтобы как богам им и поклонялись. Он знал, что все еще продолжаются индо-мусульманские распри из-за мечети Бабура – основной темы его первого фильма об Инспекторе Дхаре, в то время казавшегося ему таким смешным. Теперь тысячи кирпичей были освящены и проштампованы буквами ШРИ РАМА, что означало «уважаемый Рама», и фундамент для храма Рамы был заложен меньше чем в двухстах футах от мечети Бабура. И даже доктор Дарувалла больше не считал смешными итоги сорокалетней вражды вокруг этой мечети.
И вот он снова здесь, с этой своей жалкой непричастностью. Он знал, что там были сикхи-экстремисты, но он не знал никого из них лично. В «Дакворте» он был в дружеских отношениях с мистером Бакши, сикхом по национальности, – писателем и интереснейшим собеседником на тему американской киноклассики, но они никогда не стали бы говорить о сикхских террористах. И Фаррух знал о «Шив сена»[37], «Далитских пантерах»[38] и «Тамильских тиграх»[39], но он никого оттуда не знал лично. В Индии было более 600 миллионов индусов, 100 миллионов мусульман, а также миллионы сикхов и христиан. Насчитывалось, вероятно, не больше 80 тысяч парсов, полагал Фаррух. Но в его маленьком кусочке Индии – в его склочном жилом доме на Марин-драйв – все эти разборки миллионов укладывались в то, что доктор назвал делом лифта. Что касается этого дурацкого лифта, все противоборствующие стороны были едины в одном – в несогласии только лишь с ним, доктором Даруваллой. И пусть слуги карабкаются по лестнице.
Фаррух недавно прочитал о человеке, который был убит только потому, что его усы оскорбляли чьи-то «кастовые чувства»; по-видимому, вощеные усы были закручены концами вверх, а не, как подобает, вниз… Доктор Дарувалла решил: Инспектор Дхар должен покинуть Индию и больше никогда сюда не возвращаться. И я тоже должен уехать из Индии и никогда не возвращаться! – подумал он. Что с того, что он помог в Бомбее нескольким детям-калекам? Что это за бизнес, когда он просто придумывает «смешные» кинокартины о такой стране, как эта? Какой из него писатель! И что это за бизнес – брать кровь у карликов? Какой из него генетик!
Вот так, с характерной для него утратой уверенности в себе, доктор Дарувалла вошел в свою квартиру, предвосхищая упреки, которые, как он полагал, придется ему выслушать. Уже поздно было сообщать его любимой жене, что он пригласил своего любимого Джона Даруваллу на ужин, а сам заставил обоих ждать себя. Кроме того, у него не хватило смелости сообщить Инспектору Дхару неприятные новости.
Фаррух чувствовал себя так, как будто его самого поймали и заставили выступать на арене цирка и ему уже никогда не покончить с этой досадной проволочкой насчет новостей для Дхара. Он вспомнил один из номеров программы в «Большом Королевском цирке»; поначалу он счел его очаровательным безумием, но теперь думал, что от этого номера можно сойти с ума. В нем была бессмысленная беспощадность маразма в сопровождении однообразной музыки; по мнению доктора Даруваллы, суть этого номера состояла в ощущении безумной монотонности жизни, которую испытывает время от времени каждый человек. Этот номер цирковой программы назывался «Велосипед с грузом» и представлял собой образчик простоты, пример доведенного до крайности идиотизма.
Там гоняли друг за другом по кругу, крутя педали своих велосипедов, две весьма крепкие на вид артистки. Затем к ним присоединялись другие корпулентные темнокожие женщины, которые на ходу заскакивали на велосипеды с помощью самых разных приемов. Некоторые из них устраивались на специальных подножках переднего и заднего колеса, некоторые садились на руль, едва там держась, другие балансировали на задних крыльях велосипедов. И независимо от числа прибывающих женщин, две крепкие велосипедистки продолжали крутить педали. Затем появлялись маленькие девочки; они поднимались на плечи женщин и вставали им на голову, в том числе на голову тех, кто крутил педали, и далее эти две готовые вот-вот рухнуть пирамиды из вцепившихся в велосипеды женщин продолжали бесконечное движение по кругу.
Музыка подкрепляла это безумие, представляя собой всего лишь один короткий отрывок из канкана, который повторялся снова и
