Русский крест: Литература и читатель в начале нового века - Наталья Иванова

И я поняла, что двое в темных костюмах тоже терпеливо исполняли – то, что им было расписано: куда ступать и когда идти.

И только про гимн им никто не сказал, что его следует петь.

В результате гимн в очередной раз был исполнен как концертный номер.

По этому же принципу, принципу концерта, прошел и военный парад 9 мая на Красной площади: комментаторы настойчиво обращали внимание на новую форму каждого рода войск, на цвета и конфигурации головных уборов. Перед всем миром возили «фавориты», «тополи»; как объяснили комментаторы, «дозаправлялись» в воздухе над Москвой бомбардировщики: двадцатиметровая резиновая кишка болталась в воздухе и портила картинку. Некстати вспомнился Бродский: «Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик». Военно-цирковое представление завершилось разводом полутысячного военного оркестра. Это был балет, а не день окончания войны, унесшей более двадцати миллионов жертв.

Государственные ритуалы – что 7 мая, что 9-го – все более превращаются в зрелища, в культурные «мероприятия». Реальное содержание событий заменил концерт. В этом смысле все совпадает с исполнением песен военного времени современными поп-певцами: для составителей и режиссеров кремлевской сборной солянки все едино: реальная это песня или шлягер из позднейшего кинофильма. Да и ряженые исполнители сколь ни стараются, не могут спрятать свои рефлекторные подергивания, а вольные позы, демонстрируемые Машей Распутиной, намекают на совсем иные смыслы, чем те, что таятся в «знаках и символах» песен Великой Отечественной.

Хочу быть правильно понятой: принадлежа к поколению «детей 1945 года», благодаря этим песням я возвращаюсь к молодым еще родителям, к памяти о фронтовиках. Но только в случае, если исполнение звучит аутентично. А в случае с «Распутиной и другими» меня настигает не только эмоциональный ступор (как и у изумленных столь необъятно эластичными трактовками старичков, с сочувствием наблюдаемых мною среди публики), но и прямая оскорбленность. А дети? Дети в буденновках с удовольствием поют: «Шел отряд по берегу, шел издалека, шел под красным знаменем командир полка» и размахивают при этом красными флагами. Печальный Евтушенко прочел стихи о том, как и куда пропали «комиссары в пыльных шлемах» – эти строки наши патриоты язвительно поминали Булату Окуджаве. Так господа или все-таки товарищи; гражданская война – хорошо или плохо; хороша ли страна Болгария для России сегодня, когда они, природные славяне, уже в НАТО, – а Грузия, туда стремящаяся, однозначно нехороша… Все эти вопросы остаются без ответа. Концертное исполнение нашей истории (и современности) показывает (в своих знаках и символах), что страна, разделенная на зрителей и исполнителей, еще ничего до конца не отрефлектировала и пребывает в состоянии культурно-исторической раздвоенности. И пока это состояние будет продолжаться, никто, кроме хора исполнителей, гимна не споет. Чтобы от души и сердца, сердца, а не по обязанности и за отдельный концертный гонорар. Народ безмолвствует. Или покидает свой город.

Трудности перевода

Будучи в Грузии осенью 33-го, Пастернак писал жене о своих друзьях, поэтах Паоло Яшвили и Тициане Табидзе: «Я бы тут преуспел, если бы от них отказался. Тем живее будет моя верность им».

Грузинские стихи стали его стихами. «Не я пишу стихи – они, как повесть, пишут / Меня и жизни ход сопровождает их…» А вот еще, любимые строки Юрия Трифонова: «Если мужества в книгах не будет, / Если искренность слёз не зажжет – / Всех на свете потомство забудет / И мацонщиков нам предпочтет». Помню, как на одном из грузинских литературных семинаров (на Пицунде? или это было в Гаграх?) все вместе – и грузинские критики, и осетинский литературовед из Цхинвали, и московские переводчики – искали эквивалент строкам Галактиона Табидзе и Отара Чиладзе; не только смыслу, но и музыке; сравнивали звучания. Не худшая часть жизни осталась там, на берегу Черного моря, в грузинской Абхазии и абхазской Грузии, на берегах Куры, в Тбилиси, в квартирах Чабуа Амирэджиби и Отара Нодия, в спорах и разговорах, в просмотрах и в рассказах – под шум волн о гальку – о невероятном сюжете новой работы Тенгиза Абуладзе; в чтении подстрочников, в составлении книг. В прогулках вдоль моря и неспешных беседах с Владимиром Лакшиным, Олегом Чухонцевым, Алексеем Гогуа. Без Кавказа жизнь была бы короче на книгу «Смех против страха: Фазиль Искандер», которую я писала на Пицунде с видом на солнце, садящееся в море, с запахом самшита и реликтовой сосны, и которая еще успела выйти в 1990-м тиражом 35 тысяч экземпляров (представим, какие тиражи были тогда у прозы самого Искандера). И – на книгу «Защита будущего: Кавказ в поисках мира», она появилась в 2000-м на трех языках – русском, английском и немецком. Там я собрала эссе, размышления, дневники и интервью двадцати пяти авторов почти всех регионов Кавказа (Грант Матевосян и Анар, Георгий Нижарадзе и Заза Абинанидзе, Мамед Исмаил и Алексей Гогуа – восток и запад, север и юг, горы и долины), либо связанных жизнью и работой с темой Кавказа (Яков Гордин, Валерий Тишков, Жорж Нива). Инициатива была совместная с главой миссии ООН в Тбилиси. Хайди Тальявини – международный дипломат, посол Швейцарии, эксперт по Кавказу (до ООН работала в составе миссии ОБСЕ в Чечне). Выпустила фотоальбом: снимала Грозный, только безлюдные улицы, пустые площади, деревья, разоренный музей. Ни одного человека. Никаких танков и трупов, – только покинутые людьми пространства. До Чечни Хайди Тальявини работала в Сараево. Была собрана и выпущена ОБСЕ аналогичная книга о войне на Балканах, написанная самими деятелями культуры изнутри «югославского взрыва» с надеждой на преодоление посеянной вражды.

Такую же концепцию мы искали и для «кавказской» книги. Потому что уже были – и Нагорный Карабах, и Сумгаит, и Баку.

Но кто прочитал эту книгу? И кто из политиков и так называемых политологов, людей с перекошенными от постоянного вранья глазами, не мнит себя экспертом по ситуации? Да что там – нашу книгу. Кто (пере)читал «Хаджи-Мурат» Толстого, поэмы Пушкина, Лермонтова; кто вообще сегодня понимает, как много значит для России грузинская культура – абсолютно неотъемлемая часть нашей?

В европейском мире было много рецензий; книга востребована и прочитана, – ведь сама множественность, полифоничность мнений и размышлений, аналитичность книги дает читателю объемный взгляд на вещи, – и немедленно включена в образовательные университетские списки; потребовались допечатки и так немаленького тиража.

В России последовала тишина, только в «Известиях» было помещено скромное интервью с госпожой Тальявини.

Всем все равно.

Несколько не по себе делается только тогда, когда шарахнет.

Шарахнуло.

Что предложили писатели, деятели культуры? Приняли обращение, как в старосоветские времена, написанное теми же штампами и стереотипами: «люди мира, люди доброй воли» прочитали в тексте, подписанном в том числе и президентом Русского ПЕН-центра, и про «личину демократии» («демократия», разумеется, в кавычках, и это не о России, а о США), и про «глубокую озабоченность», и про «политические авантюры США по всему миру», и про «вероломное нападение», «коварную политику», и даже про «значительную часть грузинского народа», разумеется, «одурманенную». И, разумеется, ни слова критики (только «одобрямс») в сторону российской власти. В общем, «как мать говорю и как женщина – требую их к ответу». Политологи радостно возбудились, порозовели, стали демонстрировать несуществующие мускулы, обрадовались востребованности, а то ведь при некотором летнем послевыборном затишье побаивались именно что невостребованности своей: а вдруг прекраснодушные предположения о новой «оттепели» подтвердятся и они окажутся не у дел?

Теперь «все в порядке, Ворошилов на лошадке», и еще два новых факультета открываются в МГУ – политологии и телевидения (назвать бы их правильнее – «пропаганды» и «агитации»). И политологи, почувствовав себя если не университетскими профессорами, то уж точно трибунами, бегут позади бронемашин и уже заявляют о необходимости срочно интернировать либеральных публицистов.

В Польше интернировали тех же либералов во времена борьбы с «Солидарностью» – Анджея Дравича, Виктора Ворошильского, Адама Михника. Кроме всего прочего, они там совершенствовали знания в области русской культуры. Читали, писали и переводили.

Пермский стиль

В Перми – три университета.

В двух из них среди ключевых фигур – Абашевы. Владимир Васильевич заведует кафедрой журналистики в Пермском государственном университете, Марина Петровна – декан филологического факультета Пермского педуниверситета. На профессорах Абашевых сегодня пермская земля держится; держится она еще и на обитающих в Перми писателях – и на модном нынче Алексее Иванове, и на Нине Горлановой, и на уехавших из Перми уже давно Леониде Юзефовиче и Анатолии Королеве, поскольку и того и другого считают своими (пермский текст постоянно прирастает их текстами). Еще есть и лауреат молодежного «Триумфа» Павел Нечеткий, появился и совсем молодой и пока мало кому известный прозаик – Алексей Фуфлыгин.