Кенигсмарк - Пьер Бенуа

Опершись на перила, я смотрел, как Мельна струилась у моих ног между скалами. Маленькие серебряные форели выскакивали из пенящихся волн. Я вспоминал тех, которых я выуживал десять лет тому назад в ручье Оссо, между Ларуном и Пон-де-Беоном.

Куда впадала эта река? В Аллер, текущий в Везер, вливающийся в свою очередь в Северное море, сообщающееся с Ла-Маншем, представляющим собою рукав Атлантического океана, принимающего в себя Адур, куда впадает близ голубого городка Пейрехорада, речка По, слившаяся с ручьём Оссо. Маленькие немецкие форели, маленькие французские форели. Ребяческие мысли, помогающие нам перед смертью окинуть взглядом всю нашу жизнь, связать между собою её различные этапы.

— Простите, господин профессор, что я заставил вас ждать. Но ведь ещё нет шести часов.

Гаген. Я не заметил его приближения. Я почти не думал о нём.

Мы раскланялись.

— Я захватил с собою всё нужное для того, чтобы драться без свидетелей, — заявил он.

Он вынул из кармана стилограф и бумагу.

— Вы выразили желание стреляться на браунингах, и я принёс с собою свой. Если вам угодно, мы можем бросить относительно них жребий. Но я полагаю, что это бесполезно, они одного и того же образца. Но до того, вы будете, может быть, столь любезным и подпишете вот это.

Он позаботился заготовить акт от моего и от своего имени, в котором оба противника заранее признавали, что всё произошло согласно правилам чести.

— В случае несчастья это оградит оставшегося в живых от неприятностей, — счёл он нужным объяснить мне.

Все формальности были им соблюдены.

Но мне любопытно было знать, каким образом будет нам дан сигнал стреляться. Я не мог не признаться ему в этом.

Он самодовольно улыбнулся.

— Я предусмотрел и это, — ответил он.

С этими словами он развернул свёрток, заключавший в себе будильник.

— Он заведён на шесть часов десять минут, — сообщил он мне, — можете проверить. Когда он зазвонит, мы можем стрелять, имея право переменить место. Это, впрочем, указано в протоколе.

Не знаю уже, что преобладало в таком поведении, смешное или трагическое.

Гаген отсчитал шаги.

— Восемь, девять, десять. Господин профессор, вы несколько выше ростом, чем я. Отмерьте, если вам угодно, в свою очередь, мы установим среднее.

— Незачем, — сказал я, — я согласен на это расстояние.

Он поклонился и вынул из кармана браунинг.

— Шесть часов семь минут, — произнёс он. — Мы можем занять места.

Я встал на проведённую им черту. Мы очутились друг против друга.

Будильник стоял на перилах моста, циферблат был виден нам обоим. Резкое тиканье ясно слышалось сквозь глухой рокот волн.

Я смотрел на моего противника. Глаза его, исступлённые, как у молодой девушки, были пристально устремлены на мои ноги.

Шесть часов девять минут.

«Он ждёт звонка, а я смотрел на стрелку, — думал я. — Что, если будильник зазвенит раньше!»

Вдруг я увидел, что Гаген поднял голову; великолепное спокойствие покинуло его. Выражение ужаса разлилось по его лицу.

Я обернулся, не заботясь о том, что движение это может стоить мне жизни. В тот же миг будильник зазвонил пронзительным звоном, который не прекратится, казалось, никогда.

Великая герцогиня Аврора стояла за мною. Тогда я понял, почему не выстрелил лейтенант. Аврора очутилась между нами.

— Не объяснит ли мне один из вас, господа, причину такой любопытной сцены? — холодно спросила она.

Ответа не последовало.

Протокол, составленный Гагеном, лежал на будильнике. Она взяла его.

— Понимаю, — произнесла она, прочитав. — Браунинги. Г. Виньерт, вы нашли плохое применение доверенным вам мною вещам. А вам, лейтенант Гаген, я приношу моё поздравление. Вы удивительно изобретательны.

Голос её, дотоле полный иронии, зазвучал очень сурово:

— Если этим способом, господа, вы хотите доказать мне свою преданность, о которой оба вы прожужжали мне уши, то знайте, что она вовсе не по вкусу мне. Г. Виньерт, вы — иностранец, вам простительно не знать здешних законов о дуэли. Но вам, лейтенант, вам они известны.

Гаген опустил голову.

— Вам известно, что офицер 7 — го гусарского полка не должен драться, не получив на то разрешения полковника. За нарушение этого правила лейтенант Технер был наказан, меньше года тому назад, тридцатидневным заключением в крепости. Вы забыли это?

Гаген не ответил.

— Вы наденете мундир, г. Гаген, и явитесь в казарму, отдав себя в распоряжение майора Гаугвица, до тех пор пока он рапортом не назначит вам двухнедельного ареста, которым, в уважение к вашим заслугам, я ограничиваю ваше наказание. Можете отправляться. Не забудьте будильника.

Лейтенант Гаген повернулся налево кругом, отдав своему полковнику честь.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В сером отверстии нашего убежища, куда проникал теперь холодный утренний воздух, показалась чёрная фигура.

— Господин лейтенант, господин лейтенант, пять часов.

То был солдат сторожевого поста, которому я на всякий случай поручил разбудить нас.

— Через полчаса начнётся атака, — сказал Виньерт. — Выйдем, я доскажу свою историю на улице. Впрочем, она уже близится к концу.

Звёзды погасли. Только одна ещё мерцала совсем внизу на самом востоке, где через час должен был потушить её рассвет.

Мы уселись на бревне, у края оврага, вся линия роты расстилалась перед нами. Мы отлично могли следить оттуда за перипетиями готовившейся смелой попытки.

Рядом с нами виднелась скромная солдатская могила — тёмный прямоугольник, покрытый увядшими ветвями. Я прочитал на маленьком кресте из некрашенного дерева слова, уже наполовину смытые дождём:

«Мохаммед Берджи бен Смаил, солдат второго стрелкового полка, погибший за Францию 23 сентября 1914 г. Молитесь за него».

Редко видал я что-либо более потрясающее, чем этот крестик, наивно просящий христианской молитвы за бедного мусульманского солдата.

Виньерт смотрел прямо перед собою, дожидаясь момента, когда поредевший мрак позволит ему осмотреть окрестности. Но это было ещё невозможно. Только у самого горизонта чуть намечалась чёрная линия высот, занятых неприятелем.

— Через Гюртебиз и Кран, — сказал он, — через Лан, Сен-Ришомон и Гиз, через Капеллу и через Нувионский лес, где напали на нас белые кирасиры, мысль моя часто летит к песчаным ганноверским равнинам, к Лаутенбургу, где покинул я Аврору. Что сталось с нею, в её комнате, среди её мехов и драгоценных камней? Что сделали они с нею, господи?

Когда, после сцены на мосту, мы вместе отправились во дворец, она не сказала мне ни слова. Мы позавтракали. Потом она принялась расставлять в вазах тяжёлые тёмные ирисы и белые гвоздики.