Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

«Пожалуйста, не усложняйте нам эту задачу. Списки необходимо подготовить и представить»{186}.

Несколько сотрудников Еврейского совета тем не менее отказались продолжать работать и ушли. Некоторые из руководителей организации остались и продолжали составлять списки. Когда Мирьям на следующее утро снова вернулась в офис, Эйтье попросил ее убрать из списков как можно больше людей. Она узнала, что до многих из списков доставить повестки было невозможно, поскольку они либо уже были депортированы, либо скрывались.

В конечном счете в списках оказалось недостаточно имен. Их количество не достигло требуемых 7000, и 25 мая по повесткам о депортации явилось недостаточно людей. Это привело нацистов в ярость. На следующий день они нанесли ответный удар и в ходе произвольной полицейской облавы задержали 3300 евреев. Вилли Лагес все равно остался недоволен этим результатом, поскольку это составляло менее половины от того количества, которое затребовал Аус дер Фюнтен.

Вилли Лагес тайно запланировал следующую полицейскую облаву несколькими неделями позже, на 20 июня. Она должна была начаться в 3:30 утра. В то воскресное утро автомобили с громкоговорителями проехали по еврейским кварталам Амстердам-Зюйд и по Трансваальбуурт в Амстердам-Оост, приказывая всем евреям собираться в пунктах сбора. Всех, кто не пришел добровольно, насильно вытаскивали из домов. В тот день было задержано более 5500 евреев, в том числе Мирьям Леви.

Она написала в своих воспоминаниях: «Вот и все, подумала я про себя. Это то, чего я всегда так сильно боялась, и именно это сейчас происходит со мной на самом деле».

День был изнуряюще жаркий, но семьи выходили из своих домов в зимних пальто, нагруженные вещами и одеялами, предполагая, что они понадобятся им в холодные месяцы «трудовой повинности». Голландский фотограф из числа нацистских пропагандистов, Герман Хойкельс из города Зволле, прибыл на Олимпиаплейн, знаменитую олимпийскую площадь в Амстердам-Зюйд, чтобы запечатлеть моменты полицейской облавы. Он планировал в последующем продать эти фотографии в «Штурм», официальную газету голландских подразделений СС[175]. Именно там были сделаны последние фотографии многих взрослых, детей и стариков, которых депортировали в тот день. На снимках Германа Хойкеля есть и сопредседатель Еврейского совета Дэвид Коэн, он заснят за беседой с двумя другими мужчинами.

Другой сопредседатель Еврейского совета, Абрахам Ашер, приехал на велосипеде в Амстердам-Зюйд, чтобы проведать свою дочь, которая жила на улице Аполлолаан, и попытаться, насколько это было возможно, предотвратить мероприятия по депортации. Однако он тоже оказался на Олимпиаплейн в качестве арестованного. Его неоднократно просили предъявить удостоверение личности, в конце концов он нагрубил одному из полицейских, и за неподчинение ему разбили нос. Абрахам Ашер отбивался от полицейских и сбил одного из сотрудников «Зеленой полиции» с ног. Другие полицейские схватили его и доставили на площадь, где Аус дер Фюнтен определил ему наказание в виде содержания под домашним арестом в течение одной ночи. В тот день сопредседателей Еврейского совета не стали депортировать{187}.

В серии фотографий Германа Хойкельса голландские полицейские и эсэсовцы, организовавшие облаву, остаются за рамками кадра. Единственные люди в форме – это евреи из «Службы порядка» из Вестерборка, которых загнали туда, вероятно, под дулом пистолета, как и во время других полицейских рейдов, для оказания содействия полицейским{188}.

Хотя эти фотографии являются одними из самых ценных свидетельств среди сохранившихся документов об одной из самых массовых полицейских облав, которыми располагают историки, они не передают ни исходящей от оккупантов угрозы, ни ужаса, который тогда испытывали жертвы.

Именно дневники отражают эмоциональные переживания как жертв, так и очевидцев, таких как Корнелис Комен, коммивояжер английской асбестовой компании, который видел полицейскую облаву из окна амстердамского трамвая. Он и его дети направлялись за город за вишней. «Собирают последних евреев, – записал он в своем дневнике. – Согнали всех вместе и увели, как скот. От домашнего очага – в чужие края». Он также добавил: «Возможно, они и не очень приятные люди, но все же они тоже человеческие существа».

Полицейский рейд попал в поле зрения американских средств массовой информации (что бывало нечасто), которые обратили внимание на бедственное положение голландских евреев. В статье газеты «Нью-Йорк Таймс» от 23 июня 1943 года под заголовком «Гонения нацистов на нидерландских евреев» говорилось: «Все евреи Амстердама были депортированы немцами в Польшу, и те, таким образом, завершили депортацию всего еврейского населения Нидерландов»{189}.

В этой статье объемом не более 200 слов на странице 8 говорилось о катастрофическом характере полицейской облавы, организованной 20 июня. В результате у читателя создавалось впечатление, что все еврейское население Нидерландов было депортировано.

На самом деле такие выводы были немного преждевременны. Некоторые члены Еврейского совета все еще оставались в городе в течение всего лета, вплоть до 29 сентября 1943 года. В тот день, который пришелся на празднование Рош ха-Шана, еврейского Нового года, нацисты официально распустили Еврейский совет, и все его оставшиеся сотрудники, включая сопредседателей организации Абрахама Ашера и Дэвида Коэна, были в числе последних 10 000 евреев Нидерландов также депортированы в Вестерборк. С этого момента немцы объявили страну Judenrein – свободной от евреев.

Глава 15

«Как Иов на навозной куче»

Май – август 1943 года

Филип Механикус, 54 года, журналист, транзитный лагерь Вестерборк, провинция Дренте

Суббота, 29 мая 1943 года

У меня такое чувство, что я неофициальный репортер, освещающий кораблекрушение. Мы все вместе оказались застигнуты штормом и чувствуем, что корабль, дав течь, начинает медленно тонуть. Тем не менее мы все еще пытаемся достичь своей цели, хотя она кажется очень далекой. Постепенно у меня сложилось странное впечатление: меня привезли сюда не мои преследователи, а я сам отправился в эту поездку добровольно, чтобы выполнить свою работу. Я занят весь день напролет, нисколько не скучаю, и иногда мне кажется, что у меня ни на что не хватает времени. Долг есть долг, и работа всегда только облагораживает. Я пишу значительную часть дня, иногда начиная с раннего утра, с половины шестого, порой пишу поздним вечером, уже после отхода всех остальных ко сну, обобщая свои впечатления или переживания за прошедший день.

Я играю в шахматы несколько раз в день, внимательно читаю газеты, разговариваю с разными людьми: с врачами, медсестрами и другими пациентами. В послеобеденные часы я посещаю лагерь и курю трубку. Что еще может быть нужно человеку в этом цыганском таборе?

Главного раввина Дасберга[176] сегодня отправили обратно в Амстердам. Один из моих друзей получил от своей жены письмо, написанное в среду днем. В нем она пишет, что в воскресенье ее арестовали и с тех пор содержат в здании Еврейского совета на Ньюве Кейзерсграхт в Амстердаме. Все это время дети остаются без присмотра. Прошлой ночью из Амстердама прибыл транспорт численностью около 450 человек. Начальник лагеря отдал распоряжение о том, что в рабочее время евреям больше не разрешается гулять по центральной части главной улицы, «бульвара отверженных»[177], они должны ходить только по обочинам, причем очень быстро. Сегодня начальник лагеря ехал на велосипеде и пнул еврея в зад, когда тот забирался в поезд, сказав, что, поскольку этот человек стоял к нему спиной, он не проявил к нему должного уважения. На самом деле это было не так-то просто сделать.

Воскресенье, 30 мая 1943 года

Евреи здесь, в Вестерборке, подобны Иову на навозной куче. Все, что у них есть, – это единственный комплект одежды, костюм и некоторый запас нижнего белья, чтобы днем прикрывать свои тощие конечности, а на ночь – одеяло. Имеется также одна пара ботинок, шапочка, нож, ложка и вилка и чашка. Благочестивые евреи все еще сохраняют свою веру в Бога, точно так же, как когда-то и Иов, и каждую пятницу вечером и в субботу свидетельствуют о своей преданности Всевышнему. Неверующие евреи, которые отличаются силой духа, верят в собственную душевную стойкость и склоняют головы перед религиозными традициями своих соседей по лагерю.

Благочестивые евреи не задаются вопросом, на каких основаниях их постигла такая участь, такое унижение. Они принимают и переносят это как неоспоримую и неизбежную данность, в непоколебимой убежденности в том, что Бог поможет им пройти