Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

часа лежала в большом кресле на балконе, на солнышке, а затем примерно в половине четвертого пошла на урок немецкого языка. После этого расслабилась дома, так как у Адриана было дежурство в СС.

Глава 14

«Человек, который повсюду ходит со своим блокнотом»

Журналиста и редактора международного отдела издания «Альгемин Хандельсблад» Филипа Механикуса привезли в лагерь Вестерборк 7 ноября 1942 года. Он весил всего восемьдесят фунтов[165], пальцы на обеих руках у него был переломаны.

Его доставили из лагеря Амерсфорт, Politzei Durchlager, полицейского пересыльного лагеря, находившегося в ведении СС. В этом лагере содержались политические заключенные, члены сопротивления, свидетели Иеговы и другие «опасные» фигуранты, арестованные подразделениями СС.

Люди, прибывшие в пересыльный лагерь вместе с Филипом Механикусом, были в ужасном состоянии. Санитар, работавший в лагерном госпитале Вестерборка, Эрнест Франк, сделал официальные записи об этом, поскольку почти всех пришлось немедленно госпитализировать для лечения травм и от недоедания.

«К нам доставили группу измученных и обессиленных людей, которые уже и людей-то мало напоминали, – писал он. – Они были настолько измотаны физически и морально, что казалось, будто они больше уже и не люди… У всех без исключения в глазах был такой животный страх, что никто не осмеливался спросить, что же они такое пережили… Они вздрагивают при виде военной или полицейской формы и уклоняются от ответа на любой вопрос».

Эта группа интернированных была в таком ужасном состоянии, что их прозвали «стонущий транспорт»{173}. Эрнест Франк обратил особое внимание на одного из этой группы. «Среди этих жертв был иностранный корреспондент газеты «Хандельсблад», господин Механикус, – записал он. – Я поднял этого человека, который весил едва 80 фунтов, он был буквально как перышко, и положил его на отдельную кровать в отдельной палате, где ему должен был быть оказан особый уход»{174}.

Не совсем ясно, что случилось с Филипом Механикусом в лагере Амерсфорт, где он провел всего две недели, потому что нет никаких записей об этом в каких-либо письмах или переписке. Почти никаких упоминаний об этом периоде в Амерсфорте нет и в его собственных дневниках, относящихся к более позднему времени, за исключением тех случаев, когда он писал о плачевном состоянии своих рук. Должно быть, он каким-то образом передал информацию о том, как с ним там обходились, своим дочерям и бывшей жене Энни Йонкман, потому что она знала, что в Амерсфорте с ним «обращались жестоко».

Его хорошая подруга, Джоанна Хайнсиус, позже написала, что, по ее подозрениям, охранники стояли на руках Механикуса до тех пор, пока не были раздавлены его пястные кости. Джоанна Хайнсиус предположила, что они выбрали такой способ издевательств потому, что он был известным журналистом, а его руки были инструментами его ремесла{175}.

В Вестерборке Филипу Механикусу выделили отдельную палату на неделю, чтобы он мог восстановиться (а также, возможно, в качестве формы карантина), а затем его перевели в больничные казармы. Следующие девять месяцев он проведет там, выздоравливая и пытаясь различными способами избежать возвращения в общую группу лагеря, поскольку в качестве пациента больницы он не мог быть депортирован.

Филип Механикус прибыл в лагерь с буквой «S», проставленной в его удостоверении личности, что означало, что он был Strafgeval, то есть направленный в рамках меры наказания. Обычно этот статус означал, что он должен был пройти в течение двух-трех дней сортировку через Вестерборк, после чего его должны были перевести в один из лагерей смерти. Но Филипу Механикусу удалось подружиться с некоторыми врачами, которые, хотя и были евреями, обладали в лагере определенной властью, достаточной для того, чтобы отсрочить депортацию. Один из них, Фриц Спэньер, каким-то образом в конце концов сумел также удалить букву «S» из документов Филипа Механикуса{176}.

Только за первое ноября имя «Филип Механикус» появлялось в списке на отправку в Освенцим по меньшей мере пять раз, но каждый раз кто-то вмешивался, чтобы отменить его отправку туда. Таким образом, он смог оставаться в Вестерборке почти семнадцать месяцев – необъяснимо долгое время. В течение этого времени он опубликовал то, что широко признано одним из самых важных свидетельств очевидцев о действующем пересыльном лагере.

«Как благодарны мы должны быть ему за то, что он не претендовал больше ни на что, кроме того, чтобы просто быть человеком с блокнотом, который записывает события изо дня в день, – писал Жак Прессер после войны. – На самом деле [он был] военным корреспондентом, который вел свои записи, в то время как его жизнь постоянно подвергалась опасности, хотя, казалось, он едва ли когда-либо осознавал это»{177}.

Первая сохранившаяся дневниковая запись о жизни Филипа Механикуса в Вестерборке была датирована в дневнике 28 мая 1943 года, пятницей, под номером 3. Это указывает на то, что до той весны он вел два более ранних дневника, но они были утеряны. Трудно сказать, сколько времени потребовалось его рукам, чтобы зажить настолько, чтобы он мог писать. Однако каким-то образом он начал писать в школьных тетрадях, которые раздобыл в лагерной школе Вестерборка.

Однако уже приступив к ведению записей, он больше не прекращал вести их. С его первой записи до последней, которая была сделана 28 февраля 1944 года, было всего двадцать восемь дней, в течение которых он не делал в своем дневнике никаких пометок. Иногда он успевал набросать лишь несколько строчек, но в большинстве случаев его записи были достаточно многословными и часто по объему достигали ежедневно четырех страниц рукописного текста.

Филип Механикус относился к писательству как к своему важнейшему делу и моральному долгу. Это было для него не времяпрепровождение, а важная задача. Как он выразился в одной из своих первых записей, он ощущал себя «неофициальным репортером катастрофы», который оказался здесь не против своей воли, а «предпринял эту поездку добровольно, чтобы выполнить свою работу». Он попытался описать катастрофу, «кораблекрушение» как объективный наблюдатель, который мог утонуть вместе со всеми остальными путешественниками.

Он повествует о событиях отстраненным «голосом» рассказчика. Он попытался, как описывает историк Беттин Сьертсема, «держать себя, насколько это возможно, вне поля зрения читателя». Но эта работа оказала влияние на всю его жизнь. «Писательство также действует как отвлечение внимания [от внешнего ужаса] и как средство противодействия оцепенению», – писала Беттин Сьертсема, потому что оцепенение по отношению к ужасам его ситуации и к тому, что происходило вокруг него, было постоянной угрозой{178}.

Он добросовестно выполнял свои журналистские обязанности и подходил к ним с профессиональной тщательностью. «Он завел информаторов, то есть свои собственные источники, как это делают журналисты, когда они освещают события в какой-либо стране или какой-то отдельно взятый конфликт – отмечает Керт Брерсма. – У него было предчувствие, что его дневники будут важны после войны. У меня даже такое чувство, что он хотел оставаться в Вестерборке как можно дольше, чтобы продолжать выполнять эту работу»[166].

Следует отметить, что Филип Механикус весьма плодотворно работал в таких условиях. В 80-х и 90-х годах Керт Брерсма брал интервью у переживших Холокост журналистов, и все они говорили о том, что, находясь в заключении, было почти невозможно сосредоточиться на написании какой-либо информации, «потому что в Вестерборке важно было только одно – получать пищу и оставаться в живых». Их восхищала решимость Филипа Механикуса «работать» вне зависимости от обстоятельств.

Летом 1943 года Филипа Механикуса перевели из больничных бараков. Он был слишком здоров, чтобы оправдывать свое пребывание на больничной койке так долго. Однако к тому моменту он нашел другие способы избежать депортации. Решающую роль в его судьбе сыграл главный администратор лагеря, старший офицер Ordedienst[167] по имени Курт Шлезингер, который был интернирован в качестве беженца в Вестерборк в феврале 1940 года и был назначен надзирателем лагеря. Другими словами, он был «евреем, отвечающим за евреев», как прозвали его некоторые заключенные, или «королем евреев».

Во многом благодаря этой дружбе (если это можно так назвать) с Куртом