Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

через это точно так же, как он помогал их предкам в подобных испытаниях. Непоколебимая вера в Бога лежит в основе их отношения к происходящему.

Мыслящий еврей, который не обладает этой верой, задает вопрос: почему я оказался в этой унизительной ситуации? Должно быть глубокое обоснование тому, почему он очутился в таком положении. Самое простое объяснение, что он – еврей, не удовлетворяет его как причина его страданий, его лишения собственности, его изоляции, его изгнания. Это слишком упрощенно, слишком самонадеянно, в этом нет никакого жизненного урока, нет стимула к каким-либо моральным, ментальным или социальным размышлениям. Он спрашивает себя: виноват ли я в чем-то лично или же я должен искупить вину, которую кто-то другой возложил на себя? Он готов признать свою вину безоговорочно, даже если для него не очевидно, что он сделал что-либо, подлежащее наказанию. Он признает, что, возможно, был чрезмерно горд, несправедлив или неосмотрителен. В соответствии с кармическим принципом общей вины он готов разделить наказание других. Он готов воспринимать свое изгнание как факт искупления, унижения, очищения. Но какую цель преследует это искупление?

Должны ли евреи доверить это Тайне, Благочестию, Провидению – или же им следует подвергнуть это сомнению? Сколько уже раз в истории евреев ввергали в погибель и вынуждали наказывать самих себя? Это началось с изгнания из Египта, продолжилось пленением и периодом рабства в Вавилоне, жестоким отношением к диаспоре по всему миру, изгнанием из Испании, пытками в Восточной Европе. Судьба евреев, возможно, еще никогда не была столь тяжелой, а их будущее, возможно, еще не было так зыбко, как сейчас. Неужели они вынуждены вечно искупать свою вину? Является ли это своего рода искуплением, которое им придется постоянно претерпевать? Является ли это средством искупления за судьбу тех народов и цивилизаций, которые были полностью истреблены или погибли? В таком случае искупление было бы равносильно своего рода естественному отбору, искоренению слабых и выживанию сильных, духовному закаливанию, воле к жизни, предельному упорству.

Большинство здешних евреев обладают сильной волей к выживанию. Они верят, что если их не убьют и если война не затянется слишком надолго, они справятся с тем, что случилось с ними. Они весьма жизнелюбивы и, будучи материалистами, цепляются за жизнь так цепко, что готовы использовать каждую унцию своей физической силы и своей воли, чтобы выжить и постараться прожить как можно дольше. Об этом свидетельствует их мощный психологический настрой в концентрационных лагерях: жертв много, но большинство евреев продемонстрировали большую силу воли, которая помогла им преодолеть самые жестокие испытания и закалила их, подготовив к тому, что их ждет впереди.

В Вестерборке мы видели евреев, находящихся в весьма плачевном состоянии, которых привезли из концентрационных лагерей Амерсфорт, Оммен[178] и Эллеком[179]. Они были настолько морально и физически истощены, что здесь все были удивлены тому, как они на протяжении нескольких месяцев в этих концлагерях смогли выдерживать те пытки, которым подвергались. Несомненно, что в целом сильными (морально сильными) следует назвать именно тех, кто сумел выстоять перед попытками подорвать их психическое и физическое здоровье. Психологически слабые проиграли битву и лишились жизни. Можно предположить, что многочисленные преследования, которым подвергались евреи на протяжении всей истории, ожесточили их и выковали среди них суровые типажи. Тем не менее этот процесс требует от евреев чего-то еще помимо стремления спасти свою шкуру.

Вторник, 1 июня 1943 года

Тихое утро. Моросящий дождик. Утренний жестокий обход по вторникам, который на этот раз отличается от обычного. В целом лишь четверо человек из моей палаты были отобраны для дальнейшей транспортировки (а всего из больничных бараков – тридцать). Молодой врач осторожно проинформировал тех, кого отобрали, около шести утра. Не было никаких драматических сцен. Тем не менее транспорт на сегодняшний день насчитывает три тысячи человек[180].

Вопрос: почему на этот раз отобрали так мало больных? Ходят слухи, что хотят как можно дольше сохранить в штате врачей и медсестер, потому что планируют превратить этот лагерь в немецкий военный госпиталь. Это звучит не очень правдоподобно. Более правдоподобным выглядит то, что к этому имеет какое-то отношение доктор Спэньер[181], который снискал расположение начальника лагеря.

Транспорты продолжают вызывать отвращение. Отправка осуществляется в вагонах, предназначенных для перевозки животных, в основном для лошадей. Депортированные теперь уже не лежат на соломе, им приходится искать себе место на голом полу, между их собственными сумками с едой и вещами. Их запихивают туда вместе с больными, которым еще до прошлой недели выдавали матрас. «Служба порядка» собирает их перед бараками в семь часов утра, а затем отводит к поезду, выстроив в колонну по три человека в ряд, по «бульвару отверженных» в центре лагеря.

Поезд представляет собой длинную облезлую цепочку старых, грязных вагонов, которая делит лагерь надвое. «Бульвар отверженных»: пустынная дорога, вдоль которой стоят люди из «Службы порядка», отгоняющие зевак. У изгнанников есть единственная сумка для хлеба, перекинутая через плечо и свисающая ниже пояса, а также свернутое одеяло, прикрепленное веревкой к другому плечу и болтающееся на спине. Жалкие эмигранты, у которых нет ничего, кроме того, что они везут с собой. Мужчины, молчаливые, с вытянутыми лицами; женщины, часто всхлипывающие. Пожилые люди, спотыкаясь под тяжестью своих пожитков, переходят ухабистую дорогу, заполненную грязными лужами. Больные на носилках, которые несет «Служба порядка».

На платформе стоит начальник лагеря со своей свитой, сотрудники «Зеленой полиции» и доктор Спэньер, главный врач[182], в простой серой или черной как смоль гражданской одежде, с непокрытой головой. Рядом с ним – Шлезингер, заведующий регистратурой: брюки и резиновые сапоги, несчастное лицо, соломенного цвета волосы под плоской шапочкой. Рядом с поездом стоят врачи, в готовности на тот случай, если больным понадобится помощь. Тех, кто должен сесть в поезд, пропускают через заграждения и окружают «Службой порядка» (чтобы они не сбежали). «Служба порядка» пересчитывает их, чтобы убедиться, что все соответствует спискам, составленным по баракам, а затем направляет их к поезду. Тех, кто колеблется или замедляет шаг, заставляют двигаться дальше: иногда просто подталкивают, иногда пихают, иногда избивают, либо кулаками, либо ногами. Чаще всего этим занимается «Зеленая полиция» или «Служба порядка»…

Мужчины и женщины, старые и молодые, дети и младенцы, здоровые и больные – всех их запихивают в общие вагоны. Здоровые мужчины и женщины оказываются рядом с теми, кто нуждается в постоянном уходе, кто уже утратил контроль над функциями своего организма, рядом с хромыми, глухими, с больными желудком, умственно отсталыми, инвалидами. Все плотно прижаты друг к другу на голом полу, между своими вещами и на них. Бочка – единственная небольшая бочка в углу вагона, где они должны devant tout le monde[183] справлять нужду, – слишком мала для такого скопления людей. Сбоку от бочки лежит мешок с песком, чтобы присыпать им ее содержимое. В другом углу поставлена бутыль воды с краником, чтобы утолять жажду.

Когда они садятся в поезд, агенты «Липпман, Розенталь и Ко»[184] следуют за ними по пятам, изводя их тычками и побоями, чтобы забрать их последние ценности, деньги, авторучки и часы. Те, кто еще не раздал свои вещи в бараках или не передал их другим на хранение, теперь пытаются выбросить их из поезда. После того как поезд трогается, евреи-гестаповцы, которых используют во время транспортировок в качестве шпионов, обследуют железнодорожные пути, словно гиены, охотясь за банкнотами или другими выброшенными ценностями.

Как только все вагоны набиты до отказа, двери закрываются. Жестом руки начальник лагеря подает сигнал к отправке. Свисток отходящего поезда обычно раздается около одиннадцати часов. Этот пронзительный звук пробирает всех в лагере до костей. Шелудивая поездная змея с набитым брюхом, шаркая, уползает прочь. Шлезингер и его окружение запрыгивают на подножки движущегося поезда, в противном случае им придется возвращаться пешком, а они берегут свою обувь и стараются без нужды не снашивать подошвы. Начальник лагеря уходит, удовлетворенный. Доктор Спэньер возвращается в свой кабинет, заложив руки