Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

выходные дни при совершенно других обстоятельствах, мне стало немного жаль себя. Но я продолжала говорить себе: «Не зацикливайся на этом, просто подожди и посмотри, что будет дальше». Ведь другие уже прошли через все это год назад.

Доуве Баккер, начальник одного из полицейских управлений, Амстердам

Воскресенье, 20 июня 1943 года

Сегодня утром в 8:15 я вышел из дома, чтобы купить в Рейтеме клубнику. На мосту через Рингваарт, ведущем к Линнеусстраат, стоял пост немецкой «Зеленой полиции» и никого не пропускал. Однако мне разрешили проехать дальше. Похоже, что вся восточная часть города, вплоть до Целебесстраат и на всем протяжении к югу до Амстелвеенсевег, а также мосты через Бюйтен-Зингельграхт были перекрыты. Никому не разрешалось входить или выходить без специального пропуска от немецкой службы безопасности СД. Мимо меня проезжали машины с громкоговорителями, звучали обращения к евреям с призывом готовиться сегодня к отъезду. Многих евреев сегодня заберут.

В Рейтеме я купил клубнику, вишню и помидоры, а потом поехал обратно. У меня не было особых проблем с проездом, за исключением последнего поста на Берлагебруге. Часовой там никак не желал пропускать меня. Однако по стечению обстоятельств там оказался Лагес, и мне сразу же разрешили проезд.

Корнелис Комен, коммивояжер, Амстердам

Воскресенье, 20 июня 1943 года

Многие люди в поезде даже не знают, что сейчас происходит в Амстердаме. А там забирают последних евреев. Их согнали всех вместе и увезли, как скот. От домашнего очага – в чужие края. Сначала их везут в Вугт, затем перевозят в Польшу. О, через какие страдания, должно быть, проходят эти люди. Разлученные со своими семьями, со своими женами и детьми. Может, они и не очень приятные люди, но они все равно человеческие существа. Как Милостивый Бог допускает это?

Между тем мы уже на пути в Тил. Поезд битком набит, но в Утрехте в него набиваются дополнительные пассажиры. Однако у людей хорошее настроение, потому что сегодня все выбираются из дома поесть или купить вишни. В Гелдермальзене мы пересаживаемся на поезд до Тила. Здесь еще более многолюдно. Вагоны буквально трещат по швам. Тем не менее мы добираемся туда, где нас ждет ван Дин. Как здесь спокойно, в этом маленьком провинциальном городке! Когда мы появляемся в его доме, на столе уже стоит завтрак. Как всегда, это такой приятный сюрприз для нас – вяленая говядина с сухарями.

После этого мы пьем кофе и отправляемся в вишневый сад. Пешком туда идти три четверти часа. В Бетуве очень красиво. Вокруг нас только шелестящие пшеничные поля, которые перемежаются прекрасными фруктовыми садами. По пути нам попадаются то яблони, то грушевые деревья, а иногда слива или вишня. Один сад красивее другого. Наконец мы добираемся до фермера Кердейка. Ван Дин, не откладывая, заказывает семь с половиной килограммов вишни – это целая коробка.

Мы садимся и начинаем есть. Коробка пустеет меньше чем за полчаса, но потом вишни нам надоедают. В этом-то и заключается проблема: если у вас чего-то слишком много, оно вскоре начинает вам надоедать. Мы устраиваем забег. Ван Дин проиграл мне. Вим победил Берта. Чемпионы – Виллинксы. Потом мы немного побоксировали. А затем мальчики попытались побороть ван Дина и сбить его с ног. Куда там! Он весь в поту, но устоял. Так приятно уставать в результате спорта! Как прекрасна жизнь!

А в Амстердаме евреев сгоняют толпами, как скотину. Они несут за спиной свои пожитки, свои одеяла. Они заранее упаковали вещи, за несколько дней до этого. И все же каким тяжелым, должно быть, стал для них отъезд! Им пришлось расставаться со своими домами, с домашней обстановкой, с друзьями и знакомыми по работе. Пока мы ели вишни, одну корзинку за другой. Пока мы расслаблялись. Как прекрасно было это место отдыха!

Филип Механикус, журналист, Вестерборк

Воскресенье, 20 июня 1943 года

Сегодня вечером, в конце великолепного летнего дня, сюда хлынула последняя волна евреев из Амстердама. Под палящим солнцем две тысячи мужчин, женщин и детей въехали в лагерь в вагонах для перевозки скота. Сегодня в бараках было невыносимо жарко. В больничных бараках пациенты лежали полуголыми поверх своих одеял, дети были без рубашек. Тот, кто был «освобожден от дежурства», искал некоторого облегчения на пустыре сразу за оградой с восточной стороны лагеря. Этот участок вересковой пустоши был превращен в своего рода дюнный ландшафт. Кучи песка, выкопанные для строительства канала, образовали здесь холмы вдоль колючей проволоки, которая ограждала территорию лагеря.

Со стороны лагеря, сразу за бараками, растет молодая дубовая поросль, редкие пока деревца вытянутой формы. Эту имитацию пейзажа можно было бы считать идеальной, если бы не груды грязных, вонючих, наполовину разорванных спутанных матрасов прямо посередине. В этом уродливом ландшафте люди находят облегчение от лагерной жары. Разбившись на пары, мужчины и женщины, мальчики и девочки сидят между кустами, на откосах дюн с видом на вересковую пустошь по другую сторону канала, спиной к заборам из колючей проволоки. Кажется, что они обмениваются нежными словами и признаниями, ничем не обремененные и не подозревающие о надвигающейся трагедии… Пары прогуливаются вдоль канала, как по пляжу, их внимание сосредоточено на любом слове, произнесенном в духе любви. Их тела загорели на солнце. Все, что происходит, вполне прилично и добродетельно, поскольку они находятся на виду у представителей вооруженной военной полиции на сторожевых башнях.

В то время как этим людям удается на время, сознательно или неосознанно, забыть о своей личной беде и предаться любовной болтовне на солнышке, разворачивается новая трагедия: другие евреи, оторванные от всего, что им было дорого, лишенные собственности, обездоленные, униженные и раздавленные, прибывают в лагерь в фургонах для скота. Это уже знакомая нам сцена, и мы неоднократно видели ее раньше. Кажущаяся бесконечной хаотичная процессия депортированных, похожих на кочевых цыган. Мужчины, женщины и дети, нагруженные тем багажом, который они смогли унести на себе. Трагедию приняли как данность, она утратила свое первоначальное величие, свою грубость. Она больше не кажется шокирующей.

В первых волнах заключенных, которых принесло в это место, были сильные молодые мужчины и женщины, они были готовы к предстоявшим испытаниям как к таинственному приключению. Они пришли пешком из Хоогхалена, и весь лагерь содрогнулся, сначала от восхищения, а затем от жалости и ужаса за этих отважных, решительных людей, авангарда евреев. После этого появились смешанные группы пролетариата и бедняков со своими многочисленными детьми, в поношенной одежде, несущие скудные пожитки. Жалкая процессия из Хоогхалена, потрепанная и несчастная. Их нестройную колонну с гвалтом и руганью загоняли в лагерь. Все испытывали сострадание и глубокую жалость к этим измученным людям, которые всю свою жизнь прожили на грани существования, а теперь, обездоленные, оказались в новой беде. Волна за волной эти пролетарии и нищие прибивались сюда, снова и снова являя собой воплощение несчастья, бедности и гибели. Иногда без всякого промедления их отправляли дальше, прямо в Польшу, часто такими же потрепанными, какими они пришли сюда, иногда с несколькими тряпками, наспех собранными у других.

Третье октября стало апофеозом, отмеченным в анналах истории самым черным цветом. Тогда здесь оказались десять тысяч человек, в том числе мужчины из различных трудовых лагерей, их жены и дети. Все они были схвачены в ходе самой дьявольской и ужасающей облавы за всю историю. Дорога из Хоогхалена в Вестерборк стонала от страданий евреев, от жестокости и бесстыдства их преследователей. Море уныния, избитые люди, включая детей (и еще детей! и еще!), которые в толпе толкались и натыкались друг на друга. В лагере не хватало коек. Бараки были переполнены, и тысячи мужчин и женщин спали снаружи, под открытым небом, на площадках для сбора заключенных. Самой многочисленной группой по-прежнему был пролетариат из густонаселенных районов городов. Постепенно эта огромная масса людей была перемещена на Восток.

После этого стали привозить стариков из домов престарелых и тяжелобольных из больниц по всей стране. Первые транспорты следовали поездом только до Хоогхалена, оттуда те, кто мог идти, шли пешком, ковыляя и тяжело дыша, в сторону Вестерборка. Остальных привозили на машинах скорой помощи. Жуткое шествие калек, слепых и немощных стариков и женщин, шаркающих по лагерю под присмотром сотрудников службы безопасности. От одного вида этих картин сердце разрывалось