Дважды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

В какой-то степени он исполнил её мечту: посадить Соню в четыре стены, где она была бы в безопасности. После Крыма она ощущала это в маме каждую секунду. Когда собиралась в школу, на тренировку или погулять с девочками, мама смотрела на неё с такой тоской в глазах, что было ясно: единственное её желание – встать у двери и никуда не пустить. Они обе сильно страдали от маминой тревоги и обе ничего не могли с ней поделать. Поэтому мама была благодарна Соловью не только за их спасение на стадионе, но и за Скворечник, где Соня всегда была при ней.

Всё это раздражало Соню даже сильнее сидения взаперти. Единственным, кто скрашивал ей это унылое время, был Столас. Она как-то сразу поняла, что маме и Соловью не стоит говорить о том, что они общаются во сне, ей нравилось, что у них с ворокотом есть этот маленький секрет.

Наяву Столас оказался намного забавнее. С ним можно было болтать, он постоянно шутил и хулиганил, любил, когда ему чешут подбородок. В снах шутовской наряд спадал, как луковая шелуха, и Столас становился молчаливым истуканом, которого Соня побаивалась. Ворокот рассказал ей про тёмную материю, втихаря дал маленькую баночку из-под зелёнки и научил соскребать с себя тээм трансформаторными пластинами, которые нашлись у неё в кармане.

– Удача лишней не бывает! – подмигивал он.

Столас всё время намурлыкивал стихи и обожал читать энциклопедии. Он захватил парочку из Гнезда. Однажды, когда Соня в унынии валялась на диване, разглядывая потолок (Соловей утверждал, что трещины в штукатурке складываются там в какую-то зловещую морду, но Соня, хоть убей, не видела), Столас подлетел к ней с увесистым талмудом в клюве:

– Скучаешь? Почитай!

Он выплюнул книжку, и та раскрылась на страничке с фотографией тонущего корабля в окружении льдин.

– Это не монтаж? «Титаник», что ли?

– Заинтересовалась! – обрадовался ворокот.

Соня подняла энциклопедию. Не «Титаник». Пароход «Челюскин». Ниже была ещё одна фотография: самолёт на лыжах, вокруг него – закутанные в тряпки люди. И подпись: «Лётчикам приходилось садиться прямо на льдины, которые постепенно трескались».

Она сама не заметила, как зачиталась. За ужином, который приготовила мама, Соня вовсю рассказывала, как «Челюскин» застрял в арктических льдах, как он затонул и при кораблекрушении погиб только один человек – завхоз по фамилии Могилевич («Надо было сменить фамилию», – мяукнул ворокот), как пассажиры успели устроить зимовку, как их в этой ледяной пустыне искали и нашли пилоты – и вывезли всех! Последним – капитана. Владимира Ивановича Воронина.

– Птичья фамилия! – Соловей поднял вверх вилку.

– Ради этих лётчиков учредили звание Героя Советского Союза! – Соня увлечённо продолжала: – И теперь около сотни улиц и проспектов в городах России, Украины и Белоруссии названы в честь челюскинцев, прикиньте? Но самое поразительное – знаете, отчего затонул корабль?

Она обвела их восторженным взглядом, ожидая вопроса. Полина послушно спросила:

– И отчего?

– Раздавлен сжатием! Представляете? Льдины давили, давили на его бока, пока один борт не лопнул.

– То есть можно сказать, что «Челюскин» погиб от медленного льда? – уточнил Столас.

6

– Идём! – Кот-Книга потёрся о Сонину руку.

Они шли по земле, и вокруг них был воздух и простор.

– Столас! В том стихе, что ты мне показал, говорится о пароходе «Челюскин»? Вот это четверостишие: «Из гибели воздвиглись вдруг сто улиц в городах, а звания геройские – из медленного льда». Это ведь про него? Он утонул из-за медленного льда, ты сам мне подсказал, а если бы не его гибель, в честь челюскинцев не назвали бы улицы и, может быть, звания Героя СССР тоже бы не было. Я верно говорю? Я разгадала?

Кот-Книга шагал вперёд.

– Ты же специально подсунул мне энциклопедию, раскрытую именно на этой странице?

Он даже не обернулся.

– Но всё равно я не понимаю, что это даёт… «Челюскин»… четвёртое октября… уже скоро, кстати.

Несколько снов подряд они брели по плешивой пустыне. Вдалеке торчало нечто вроде огромной ванны, выложенной изнутри осколками. Шли долго. Дул ветер, не было ни холодно, ни жарко. Соня с трудом переставляла ноги: воздух казался тяжёлым и вязким, плотнее воды. Кот-Книга бежал трусцой, пружинисто, легко. Часто обгонял её, останавливался и ждал. Наконец они приблизились к «ванне». Соня задрала голову: огромное корыто нависало над ней, как многоэтажный дом. Посередине темнела дыра.

– Зачем тут зеркала? – спросила она.

– Это то Место, из которого идут лучи, – объяснил Столас, но всё равно было непонятно. – Миллиарды лучей. И ты есть на конце одного из них. Те, которые попадают на мембрану, преломляются. Но бóльшая часть светит прямо.

– А что там за темнота посередине?

– Это не темнота. Это дверь. Это дно. Это начало.

7

За короткую ночь перед вылетом Марте почти не удалось поспать. Она вертелась на кровати, в голове больно роились мысли – будто кто-то медленно вкручивал шурупы в виски. Родство с существами, которых она считала чудовищами, почему-то не пугало: пожирать маленьких детей её никогда не тянуло. Бергсры, мариды, скогсры и сьоры, в конце концов, мало чем отличались от людей. У каждого из них была свободная воля и право выбора.

Умение превращаться в змей и ящерок даже привлекало: когда Марта подумала, что, может быть, в будущем бабушка научит её этому, она улыбнулась. А вот в том, что Цабран в беде, она уверилась окончательно. Один, по ту сторону, потерявший родителей, Бугу, её, порабощённый злобным ифритом, – при одной мысли о брате перехватывало горло.

Она старалась думать и о родителях, о том, что бабушка права: чтобы Ахвал не смог открыть разломы в Москве, ей нужно убраться подальше. Родителей она видела только один раз – парализованными, будто спящими. Их никогда не было у неё, и она привыкла думать, что это родители Цабрана. Ей было сложно поверить, что они и её родители тоже, что её папа – баб-Менин сын, которого она любит и по которому тосковала девять лет. Может быть, так же сильно, как сама Марта по Цабрану.

Если есть хоть малейший шанс на их спасение, им надо воспользоваться. Если у бабушки всё получится, у неё будут живые, настоящие мама и папа. Она сможет их обнять. И вместе они придумают, как вызволить Цабрана, обязательно придумают. Во всё это поверить было труднее, чем в умение превращаться в ящерок.

Здание аэропорта походило на огромную буфетную полку со стеклянными дверцами. Народу внутри было мало: кто-то спал на полосатых тюках, кто-то сонно смотрел на табло, цифры на котором щёлкали и крутились, меняясь раз в минуту. Круглые часы показывали без пяти шесть. Они встали в небольшую очередь к стойке регистрации.