Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

что творится за его спиной. В военных фургонах лежат раненые солдаты без рук, без ног, кровь, грязь, кто-то громко стонет, кричит. Похоже, что раненых подобрали на поле сражения и привезли прямо сюда. Работники фабрики Понсарден помогают санитарам в синих накидках нести истекающих кровью раненых в госпиталь.

– Пойдем отсюда, Ментина! – Я хватаю дочку за руку и тащу прочь от страшного зрелища.

– Я хочу остаться с дедушкой.

Папá садится на корточки и берет ее за руки.

– Ступай с мамочкой. Мы увидимся с тобой в Отеле Понсарден, когда я закончу дела.

Два санитара тащат мимо нас носилки. У солдата вместо рук и ног кровавые клочки мышц, из которых торчат обломки костей.

Ментина кричит. Я поскорее веду ее по улице. Вытаращенными глазами она оглядывается на фургоны. Ее ужас невозможно не заметить. И я вспоминаю, как Франсуа страдал от вида, звуков и запахов сражений и воспоминания преследовали его до конца жизни.

Я отказываюсь от эгоистичной идеи провести с дочкой вечер и надвигаю ей на лицо капюшон, защищая от хлещущего в глаза снега.

– Пойдем к Меме. – Я обнимаю ее за плечи.

– Мамочка, как были ранены те дяди?

– Они сражались за Наполеона.

– Свобода, равенство, братство. – Она торжественно кивает.

– Где ты слышала это? – У меня холодеет под ложечкой.

– В нашем классе висит лицо императора Наполеона, а под ним эти слова.

– Понятно. – Но я ничего не понимаю. Как монастырь допустил такое? Я думала, что она там в безопасности. Но при Наполеоне нигде нельзя чувствовать себя в безопасности.

После обеда с Меме и кузинами я понимаю, что поступила правильно, приведя Ментину в Отель Понсарден, а не в наш украшенный к празднику дом. Вечером я укладываю ее спать, ложусь рядом и тру ей спинку, пока не слышу ее свежее весеннее дыхание, напоминающее мне Франсуа. Я тоже лежу с закрытыми глазами, но прислушиваюсь, не вернулся ли папá.

Много позже я слышу скрип ключа в замке и скрип двери. Спускаюсь по задней лестнице в библиотеку. Папá снял цилиндр, его седые волосы поблекли и свалялись, грудь вздымается от тяжелых вздохов. Дрожащей рукой он наливает ликер «Сен-Жермен».

– Составишь мне компанию, mon chou?

Я киваю и устраиваюсь с ногами в бабушкином кресле. Давно я не сидела здесь, у очага. А когда-то проводила в библиотеке много времени, залезала на передвижную лестницу и слушала разговоры взрослых.

Папá протягивает мне сен-жермен, говорит au sante, и мы пьем бузинный ликер. Сладкий, цветочный.

– Помнишь германские сказки про Матушку Холле, богиню смерти? У нее растет куст черной бузины. – Он смотрит сквозь бокал на пламя. – Пускай она примет с миром тех, кто умер сегодня.

– Когда падал снег, вы говорили мне, что это Матушка Холле трясет свою пуховую перину.

Папá медленно кивает.

– Почему вы так долго не возвращались домой сегодня? – Я бросаю полено на угли.

– Сначала мы отнесли раненых солдат в госпиталь, потом мертвых в мертвецкую, а после этого грузили в фургоны изготовленную униформу для доставки в войска. – Он пьет ликер и вздыхает. – Наполеон энергичный и не знает сантиментов.

– Это ужасно, папá. Каждый сшитый вами мундир посылает на смерть еще одного солдата. Как вы можете жить с этим?

Он качает головой.

– Если мы не будем шить мундиры, это сделает кто-нибудь другой. У нас работает тысяча женщин и детей. Ты хочешь, чтобы я из принципов оставил их голодными?

Я двигаю по цепочке мой тастевин.

– Как убийство людей приносит нам свободу?

Полено загорается, его лижут языки пламени.

Он трет затылок.

– Как там Ментина?

– Как она может себя чувствовать после той жуткой сцены? Да и все мы тоже? – Я трогаю ладонью кружевную закладку с бабушкиного ткацкого станка – последнее, что она сделала. Все эти годы она лежит здесь нетронутая.

– У Ментины… ты не видела какие-нибудь черты Франсуа?.. – Он делает глоток ликера.

– Нет, папá. Ментина не сумасшедшая. Это мир сумасшедший. – Я беру в руки закладку и вижу, что она соединена нитями со станком. – Можно мне взять ее?

– Нет, оставь ее. – Он подливает нам ликер. – Твоя маман прикасается к этой закладке каждый раз, когда заходит сюда.

– Но ведь она ни в грош не ставила бабушкино рукоделие. – Я кладу закладку на станок.

– Мне очень жаль, mon chou. – Он устало качает головой. – Мы никогда не понимаем наших родителей, но я хочу, чтобы ты знала – я делаю в этой ситуации с Наполеоном все, что могу. – Его усталые глаза просят пощады. – Ты мне веришь?

– Не уверена, что вы захотите услышать мой ответ. – Папá хамелеон, меняющий политические взгляды, чтобы пожинать выгоду. – Я верю, что вы всегда думаете о своей семье и работниках. – Мне следовало бы остановиться, не рисковать нашими отношениями. – Но мне ужасно не нравится ваша преданность Наполеону. Он воплощенное зло, папá, и мне больно, что вы этого не видите.

Я жду ответа, но он наливает ликер и дымит трубкой. Да и что может он сказать? Политика – это движущаяся мишень без яблочка правды; она скорее разбивает семьи, чем их объединяет. Молчание между нами затягивается; мы допиваем бутылку и глядим на оранжевые угли. Я встаю и целую его в щеку.

– Кто-то должен победить Маленького Дьявола. Он убивает наших мужчин и нашу торговлю. Он не остановится ни перед чем ради власти над Европой, и мы заплатим за это свою цену.

* * *

Маман настаивает, чтобы мы все встречали Новый год в лучших нарядах, поэтому я иду домой, чтобы порыться в платяном шкафу. Зову Феликса, но он не появляется. Беспокоясь, что он мерзнет под снегопадом, я выхожу на улицу и зову его, но не слышу его мяуканья. Вернувшись в темный дом, зажигаю фонарь. В доме ни души. Лизетта отправилась на праздники к кузену, который опять переехал. Да поможет им Бог. Я сочувствую горькой доле французских королевских особ и знати, вынужденных жить в изгнании, часто переезжающих с семьей с места на место, спасаясь от походов Наполеона. Нас, Понсарденов, ждала бы такая же участь, если бы папá не заделался якобинцем. Его смена привязанностей спасла нам жизнь.

На столе меня ждет еще одна посылка от Луи. Мне грустно думать, что в праздники он там совсем один на чужбине, хотя мог бы быть с нами. Его посылка пахнет водкой, жареной картошкой и разочарованием, отозвавшимся в моей груди холодной тяжестью. Внутри лежит подарок, обернутый в красную бумагу, письмо и новый рисунок.

«Не упоминайте в письме