Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

– это обозначены виноградники и год урожая. Мои глаза постепенно привыкают к тусклому свету фонаря.

– Так это пино нуар из Верзене? – Налив вино в мой тастевин и поболтав, я слышу пряные ноты фенхеля и сладкого перца. Но когда я пробую, мой язык съеживается от кисло-горького вкуса. – О-о-о, я понимаю, что вы имеете в виду. – Я пробую следующий графин. – А-а, шардоне из Бузи.

– Откуда вы знаете, что оно из Бузи? – Фурно раскрывает рот от удивления.

– Виноград пахнет сушеными абрикосами только в Бузи.

Используя разные вина с наших виноградников, я пробую всевозможные сочетания, добавляю винтажи из прошлых лет, чтобы округлить вкус. Я не замечаю времени, просто нюхаю, смешиваю и пробую. Наконец я удовлетворена результатом и предлагаю попробовать Фурно.

Он пробует, и его плечи расслабляются.

– Хорошо, Барб-Николь. Чистый нектар.

Я пробую снова.

– Все-таки нужно что-то еще. – Приподняв юбку, чтобы не намокла в родниковых лужах, я нахожу бочку десятилетней давности. Вино в ней пахнет ванилью, изюмом и слегка затхлое от возраста. Зачерпнув его тастевином, я выливаю вино в последний купаж и взбалтываю графин.

Фурно перекатывает вино на языке, полощет за щеками, запрокинув голову, пробует его задней частью нёба и лишь потом глотает. В его глазах удивление.

– Как вы это сделали? – Он хватает меня за руку. – Я что только ни пытался, но ничего не получалось из этой кислятины.

Я касаюсь пальцем своего носа.

Сверхчуткий Нос – мое проклятие и мой дар, зависит от того, кто спрашивает об этом. Но у меня уже нет ни вопросов, ни сомнения – это просто я.

Всю следующую неделю я смешиваю и пробую, пробую и смешиваю, а Фурно сидит у стола и смотрит на мою работу. К субботе кюве готовы.

– Сядьте, на вас нет лица. – Он открывает бутылку старого вина, и я сажусь.

Кюве получились такие замечательные, что я должна ликовать, а я как выжатый лимон. Мои красивые кожаные туфельки покрылись пятнами от грунтовых вод и вина.

Он наливает вино, и гаснущее пламя лампы освещает его лицо.

– Мы с вами хорошая команда, – говорит он, словно мы сделали кюве вместе.

Но он сидел на скамье всю неделю, направлял меня, чтобы я находила нужные вина и исправляла «мои ошибки», как он их называл. Ничего даже близко нет с тем партнерством, которое было у меня с Франсуа.

Я ставлю на стол бокал и встаю.

– Мне еще нужно подготовить и выслать счета.

Он хлопает по скамейке рядом с собой.

– Не нужно все время работать да работать. Пора и отдохнуть.

– Я уверена, что вы сможете тут убраться, – говорю я и поднимаюсь по ступенькам наверх. Я устала и раздражена, но довольна результатами моего купажирования.

28

Глотать ужей, или Моя катастрофа

Папá, маман, Жан-Батист и я смотрим с террасы дворца То на пышную процессию Наполеона. Он приехал в Реймс, чтобы судить имперское состязание по шампанскому. Победитель будет награжден годовым контрактом с Тюильри, королевской резиденцией в Париже. Такая перспектива настроила мой Нос на победу, и сейчас я чешу ладони, чтобы успокоить нервы, и надеюсь, что император будет впечатлен тем, как улучшилось наше шампанское. Я уверена, что он оценит мой творческий подход. Если Фурно пройдет со своими винами, мы выиграем как пить дать, без труда, и это позволит нам продать наши излишки и купить новые бочки, которые пока что мы не можем себе позволить.

Трубят фанфары, толпа ликует. Шум оглушительный, но запахи еще хуже – орды немытых крестьян и фабричных работников, отхожие места, где нужда застанет, лошади тоже не отстают от людей и покрыли конскими яблоками всю дорогу. Я прижимаю к воспаленному носу свежий лавандовый мешочек Лизетты. Из кортежа в толпу граждан Реймса швыряют медали Наполеона, тысячи медалей. Те самые престижные медали, какой император наградил Франсуа за то, что он спас ему жизнь. Сейчас их бросают будто конфеты на параде в День Бастилии.

– Ландо, коляска, берлинский экипаж, кариола! – Жан-Батист выкрикивает модели самых лучших экипажей, какие нам доводилось видеть. – Фиакр, бричка, кабриолет, рыдван, дилижанс, четырехместная виктория! – Он щелкает пальцами. – О, Боже! О, Боже! А вот и император!

Наполеон машет толпе из окна раззолоченной кареты. На ее боку прикреплена большая доска с тремя известными словами.

– Свобода. Равенство. Братство. Ха-ха! – говорю я. – Меня убивает наповал ирония этого момента.

– Не будь такой занудой, – упрекает меня Жан-Батист. – Ты не можешь отрицать, что император заботится о народе. Вон, видишь, кучером у него раненый ветеран.

У меня ползут по спине мурашки. Красный человек, которого я видела восемь лет назад, взмахивает кнутом на черных лошадей с пышным плюмажем на голове. Он сидит на козлах наверху ослепительной кареты. Я вижу, что его положение изменилось – теперь на нем мундир армейского генерала с золотой бахромой на эполетах. Перевернутый треугольник на нагрудном кармане, медаль на красной атласной ленте. Надвинув на лоб двуугольную шляпу, он не глядит ни вправо, ни влево. И даже издалека я чувствую липкий запах дохлых крыс.

Величественная карета направляется по плавной дуге к дворцу То, жеребцы цокают по булыжнику мощными копытами. В окне кареты я вижу императрицу Жозефину. Если такая женщина любит Наполеона, значит, в нем есть что-то достойное.

Жан-Батист взмахивает руками, у него горят глаза.

– По-моему, император пронзительный… нет… проникновенный. Он был таким и в тот раз, когда ты его видела? Мне нравятся проникновенные мужчины.

– Ты в своем репертуаре, – фыркаю я, ткнув его в ребра.

Жан-Батист смерил неодобрительным взглядом мое утреннее платье из муслина. Но его глаза загораются, когда он видит мои оранжевые туфельки-аделаиды. Сорвав с себя оранжевый шелковый шарф, он обертывает его вокруг моей грудной клетки и завязывает под декольте большой бант.

– Вот так лучше. Определенно лучше. – Он заправляет выбившуюся прядь волос в мой ужасный шиньон. – Ты уж могла хотя бы сделать себе прическу для встречи с императором.

Я поправляю у него на голове шляпку ток.

– Твоей прически хватит нам на двоих.

Перегнувшись через каменную стенку, мы наблюдаем, как Красный человек раскатывает красную дорожку от кареты к дворцу. Он помогает Наполеону выйти первым, и император стоит, расправив плечи и гордо выпятив грудь; его стальные глаза оглядывают толпу словно поле сражения; нет сомнений, что он записывает все и всех в своей мощной памяти.

Но восторженный возглас толпы вызывает не он, а Жозефина. Мужчины пожирают ее глазами. Женщины делают почтительный реверанс, когда она проходит мимо. Она выше Наполеона, под тончайшей