Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

тканью платья вырисовываются ее груди. Нити жемчуга обвивают золотую корону, лежат на темных волосах и ласкают лебединую шею. На босых ногах сандалии, кольцо с бабочкой на большом пальце, как будто она только что вышла из сада в ее загородном Шато де Мальмезон.

– Франция счастлива, что у нее снова есть король. – Папины брови складываются в букву V.

– Император Наполеон лучше короля. – Маман сжимает в руке зеленые перчатки. – Он представляет народ. – Она набивает голову этой чушью из нескольких газет, которые Наполеон разрешает печатать. Те газеты, что критиковали его, он давно закрыл.

– Моя дорогая маман, – возражаю я (мне не терпится поправить ее). – Если Наполеон объявляет себя императором Франции, королем Италии, правителем Римской империи, он уже не может быть народным вождем.

– Тише, Барб-Николь, а то тебя кто-нибудь услышит, – говорит она сквозь застывшую улыбку.

Взойдя на верх лестницы, Наполеон снимает двуугольную шляпу и машет ликующим подданным. В этот момент расступаются тучи, и солнце светит на его широкий лоб, глубоко посаженные глаза и красиво очерченные губы – тщательно созданный образ великого Цезаря. Так он стоит с минуту, упиваясь преклонением толпы, его маленькая рука заложена за отворот мундира, словно он позирует художнику. Рядом с ним улыбается и машет Жозефина.

– Не забудьте, папá, – говорю я. – Дождитесь до конца и тогда отведите их к столику «Клико-Фурно». Обещаю вам, что император никогда не забудет такой финал.

Папá стучит себя по виску.

– Я помню, Барб-Николь. Все участники состязания будут смотреть на последнее шампанское. Они все запомнят «Клико-Фурно».

Маман показывает куда-то длинным зеленым пальцем.

– Смотри, Николя. Давай поздороваемся с вдовой Жакессон. – Она уводит его.

– Что ты задумала, зайка моя? – Жан-Батист барабанит пальцами по ладони.

– Скажем так, даю гарантию, что наша затея перевернет все.

Когда мы идем по длинному коридору к бальному залу, наши каблуки стучат по мраморному полу. Я гляжу на старинные гобелены и деревянные своды потолка и вспоминаю бал дебютанток, когда я танцевала с Франсуа и Фурно. Вот уж никогда бы не поверила, что я вернусь сюда с Фурно.

Но где он, кстати? Я не вижу его возле нашего столика. Там хлопочет одна Лизетта. Наш столик стоит возле сцены, где хор поет «Марсельезу».

Идем, сыны страны родныя!

День славы взрезывает мрак.

На нас поднялась тирания,

Взнесен окровавленный стяг.

Вы слышите в тиши безлюдий

Ревущих яростно солдат?

Они идут убить ребят

И жен, припавших к нашей груди!

К оружью, граждане!

Вперед, плечо с плечом!

Идем, идем!

Пусть кровь нечистая бежит ручьем!

(Перевод Н. Гумилева)

Лизетта, пошатываясь, стоит на стуле над нашим столиком и строит пирамиду из двухсот сорока стаканчиков.

– Это Фурно должен был поставить стаканчики, – говорю я брату. – Лизетта невысокая, ей тяжело. – Я лавирую между столами других виноделов, и проклятый гимн звучит все громче.

Пусть кровь нечистая бежит ручьем!

– Слезайте со стула! – говорю я Лизетте. – Вы упадете.

Поставив на самый верх пирамиды последний стаканчик, она смотрит со стула на Жан-Батиста.

– Готов, красавчик? – смеется она и прыгает в его объятья.

– Вы чуть не опрокинули пирамиду, – сержусь я. – Вы ведь знаете, как мне это важно. Зачем вы так рисковали?

Она морщится.

– Я сделала так, потому что это надо было сделать. Фурно был слишком занят. – Она уходит за занавес.

– Куда вы уходите? Вы мне нужны, – кричу я ей вслед. – Вы будете подавать шампанское.

Вокруг собираются другие виноделы и глядят на нашу искусную композицию.

Жан-Батист отходит, чтобы полюбоваться на стеклянную пирамиду, освещенную снизу.

– Блестяще, зайка моя! Пирамида из шампанского в честь покорения Египта Наполеоном.

– Ты подожди. Пирамида – это только начало. – Я гляжу на занавес, надеясь, что Лизетта сейчас снова появится. Как может она оставить меня здесь одну?

Маман приводит подругу полюбоваться пирамидой, разглаживает зелеными перчатками, окрашенными под цвет ее ярко-зеленого платья, морщинки на моем лифе.

– Барб-Николь, ты помнишь вдову Жакессон? Она не видела тебя после нашего с тобой визита, когда мы приезжали знакомиться с ее сыновьями.

– Я помню. – После нашего первого и единственного визита вдова Жакессон отклонила другие, потому что я ела за чаем слишком много сладкого.

Жан-Батист целует ее в щеку.

Потом вдова Жакессон обращается ко мне.

– Мне было так… так грустно услышать про вашего супруга. Это так… так тяжело жить дальше после смерти мужа.

Хотя уже прошли годы, как умер Франсуа, ее слова разбередили незажившую рану. Люди говорят, что боль пройдет, но когда?

– Вы прекрасно справляетесь с вашей винодельней, – с трудом говорю я.

– Сыновья заботятся обо мне, – отвечает она и кивает на столик, где мои несостоявшиеся партии полируют стаканчики. – Сыновья – это радость и благословение для вдовы. – Ее рука прижимается к сердцу, а мое сердце взрывается словно пушечное ядро.

– А дочери – проклятие для вдовы?

– Так нехорошо, грубо, Барб-Николь, – говорит маман. – Вдова Жакессон не хотела тебя обидеть.

Что я такого сказала?

– Пожалуйста, простите меня. Нервы перед состязанием.

– Позвольте мне поздороваться с вашими сыновьями. – Жан-Батист спасает меня из неловкой ситуации. Он берет дам под руки и сопровождает их к столику Жакессонов.

Я обнаруживаю Фурно за занавесом вместе с нашим мастером Жакобом. Они с трудом поворачивают нашу гигантскую бутылку в наполненной льдом лошадиной кормушке.

– Когда вы положили ее на лед? – спрашиваю я.

– Ранним утром. – Руки Фурно покраснели от холода и намокли до локтя. – Не так-то легко охладить такого монстра.

– Нет! Ох, нет, нет, нет, нет. – Я машу на них руками. – Шампанское охлаждалось слишком долго. Это шок для него. Немедленно вынимайте его.

Фурно натягивает берет на уши.

– Вы думаете, что никто, кроме вас, ничего не знает?

Я молитвенно складываю ладони.

– Я прошу вас убрать бутылку со льда.

Он отодвигает занавес и прогоняет меня.

Папá ведет императора и императрицу вдоль столиков, они пробуют вино и делают записи. Мы все смотрим на реакцию Наполеона и гадаем, какое шампанское угодит его нёбу. В двух шагах позади императорской четы идет Красный человек с изъязвленной кожей. Он никогда не смотрит ни на кого прямо, но все же зоркий как змея.

Когда они обходят все остальные дома шампанского, папá ведет их к нашему столику, в точности так, как и предполагалось. Моя стеклянная пирамида сверкает как метеоритный дождь, отражая огонь свечей в люстре.

– Впечатляет, – говорит Жозефина. – Где же вас красивый супруг, тот солдат?

– Он скончался три года назад от