Оникромос - Павел Матушек

Да, я это чувствую.

– Далеко еще?

Два поворота,

Длинная прямая

И всё.

Скоро будем на месте.

– Это правда, что маззма – умный паразит, который без труда захватывает власть над другими существами и превращает их во внешние части тела, конечности и органы чувств?

Правда.

Она поглощает и адаптирует для своих нужд все,

Что только может.

– Людей тоже? Я слышал, она их защищает.

Только для того,

Чтобы превратить их

В гомолей.

– Какая разница, – сказал Хемель. – Они тоже люди, но более сильные, устойчивые к болезням, долговечные…

И лишены

Индивидуального сознания.

– Почему?

– Вы что, не понимаете?

Маззма не заботится о людях.

Она разводит их,

Потому что в их телах ей комфортно.

Хемель почувствовал, как его охватило беспокойство. Ему не нравилось то, что вытекало из сказанного Панаплианом.

– И что ты предлагаешь? – спросил он неуверенно. – Говори яснее. Что на самом деле делает эта черная слизь?

Она поселяется в них.

Насовсем.

И их личности будут съедены

И растворены.

Они бесследно исчезают,

Гибнут.

– А воспоминания?

Они образуют Коллектив Разири,

Как и все, что поглощает маззма.

Без остатка.

Наступила выразительная тишина. Никто не хотел комментировать то, что сказал Панаплиан.

Это здесь.

Мы добрались до

Главного бункера.

Они стояли на пороге обширной пещеры, которая тонула во мраке. Желтоватый свет, бьющий из коридора, тянулся широкой полосой по гладкой поверхности, отполированной до черного блеска.

Идите.

Это недалеко.

На дне чего-то, что напоминает

Глубокий колодец.

– А ты? – спросил Хемель.

Я вынужден остаться здесь.

Дальше слишком густо.

– Только мне кажется, что это подозрительно? – мрачно пробормотал Хемель.

– Я останусь с ним, – сказал Менур.

– И тебе я тоже не доверяю.

– Да ладно, я сам это не вытащу, – простонал Тенан. – И еще в темноте.

– Не волнуйся, – успокоил его Хемель. – Мы сорвем грибы со стен коридора. Они липкие, они должны прилипать к коже.

– Хорошая идея. В смысле, ты идешь со мной, да?

Хемель посмотрел на Панаплиана и Менура. Он долго мерил их взглядом, пока не убедился, что готов спуститься на дно бункера независимо от того, ждет его там ловушка или нет.

– Пойдем, – сказал он Тенану.

Они облепили себя светящимися грибами и исчезли во тьме пещеры. Менур и Панаплиан остались одни. Они ждали.

Хочешь что-то сказать?

Неожиданный вопрос вырвал Менура из задумчивости.

– Нет… Почему? Я не понимаю, в чем дело…

Как хочешь.

Панаплиан замолчал. Он покачивался, погруженный в камни. Время медленно просачивалось в темноту. Наконец в поле зрения появился Хемель, а за ним и Тенан, два силуэта, окруженные желтоватым сиянием светящихся грибов. Замин что-то нес. Продолговатая форма перекинута через плечо. Он подошел ближе и, не говоря ни слова, положил перед Менуром и Панаплианом. Это было похоже на Басала, мертвого брата Друсса, мертвое Лепе Друсса.

– Панаплиан, ты можешь нам объяснить? – буркнул Хемель.

Наступила глубокая тишина.

– Панаплиан?

Это не тело и не Лепе.

Это нечто другое.

Никогда ничего подобного

Я не видел.

Менур ахнул и присел. Все посмотрели в его сторону. Вырост старого перуса почти полностью спрятался внутри тела.

– Думаю, вам стоит кое-что узнать… – признался он.

Похра

Эдмунд Крац мечтал об этом путешествии долгие годы, но пока была жива его богатая жена, ему, отставному банкиру, приходилось посещать модные рестораны, играть в гольф, устраивать совместные поездки в экзотические страны или на швейцарские лыжные курорты. Это занимало так много времени, что он не мог себе позволить полностью отдаться своей истинной страсти – орнитологии.

Больше всего Краца восхищали совы. Можно сказать, он был одержим этими птицами. Собрал внушительную библиотеку, в которой было множество книг на эту тему. Крац участвовал во многих орнитологических симпозиумах и даже покрывал расходы на содержание клеток с совами в одном из крупнейших зоопарков страны. Правда, за каждый выписанный чек ему приходилось сражаться с женой, не одобрявшей его плебейские интересы и способы траты их общих денег. Поэтому, когда сердечный приступ унес жизнь мадам Крац, а Эдмунд без тени сожаления простился с ней на прекрасном кладбище, устроенном на широком склоне холма возле ее родного городка, жизнь вдруг стала намного проще. Крацу больше не нужно было притворяться. Он порвал все социальные связи, которые сохранял исключительно ради светской куртуазности, а имущество разделил между двумя взрослыми детьми, зоопарком и несколькими научными центрами, изучающими птиц. Он оставил себе достаточно средств, чтобы не беспокоиться о финансах, и все свое время посвятил любимому занятию. Эдмунд регулярно выезжал на пленэр и вел подробные записи о ходе своих наблюдений. Здоровье у него улучшалось, что позволяло постоянно находиться в разъездах. Это был самый счастливый период в жизни Краца, хотя его и мучила одна назойливая мысль, которую он нервно заталкивал в дальний угол разума всякий раз, когда она появлялась в поле зрения его ментального ока.

Несколько десятилетий тому назад, в те времена, когда Эдмунд только начинал собирать книги о совах, в его руки попалась необычная публикация. Это было одно редкое издание труда профессора Бенедикта Дурского, озаглавленного «Похра – Особый вид». Дурский в своей работе представил доказательства существования гигантской совы. Ее тело якобы достигало двух метров в длину, а размах крыльев превышал десять метров. Профессор утверждал, будто эта огромная птица ведет оседлый образ жизни и является эндемиком, то есть ее можно встретить только в одном месте в мире – на Ингре, большом острове на Дунае, расположенном примерно в середине того отрезка реки, который составляет границу между Сербией и Румынией. Дурский также предупреждал, что это очень опасный хищник, что он не боится людей и что для многих исследователей встреча с Похрой закончилась трагически. В конце он позволил себе замечание, в принципе положившее конец его научной карьере. Он заявил, что никогда не располагал доказательствами того, что в природе существует более одной особи, а потому он склоняется к теории, что это существо, возможно, вовсе не сова, а какой-то отдельный вид, единичная и миметическая форма существования, только напоминающая птицу. Академики высмеяли профессора, обвинили в старческом слабоумии и исключили из своего круга. В отчаянной попытке спасти остатки разрушенной репутации Дурский сжег почти весь тираж своей монографии. И те немногочисленные экземпляры, что уцелели после погрома, считались ценностью у коллекционеров. Эдмунд был одним из счастливых обладателей этого издания. И хотя не воспринимал эту публикацию всерьез, уже после первого прочтения у него появилась мечта когда-нибудь отправиться на остров Ингра. Однако он так долго прятал это желание в