Юг без признаков севера (сборник) - Чарльз Буковски
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Рути возбудилась, – сказал я Заре.
– Да, правда. Еще как.
Я тоже возбудился. Я схватил Зарю и поцеловал ее.
– Слушайте, – сказала она. – Мне не нравится, когда они занимаются любовью на публике. Я отвезу их домой, вот там пожалуйста.
– Но тогда я не смогу посмотреть.
– Придется вам поехать со мной.
– Ладно, – сказал я. – Поехали.
Я допил, и мы вышли. Она несла лилипутов в небольшой проволочной клетке. Мы сели в ее машину и положили лилипутов между нами, на переднее сиденье. Я посмотрел на Зарю. Она была молодая и красивая. Да и душевная вроде бы. Как это у нее могло с мужчинами не получаться? Ну мало ли по каким причинам эти дела не клеятся… Четырех лилипутов она купила за восемь тысяч. Вот сколько нужно, чтобы не иметь отношений и иметь все, что нужно.
Она жила в доме неподалеку от холмов, приятное место. Мы вышли и направились к двери. Пока Заря отпирала дверь, я держал в руках клетку с малютками.
– На той неделе я слышала Рэнди Ньюмена в «Трубадуре». Он великолепен, правда?
– Да, великолепен.
Мы прошли в переднюю, Заря вытащила лилипутов и положила на столик. Потом прошла в кухню, открыла холодильник и достала бутылку вина. Принесла два стакана.
– Простите, – сказала она, – но вы, кажется, слегка не в себе. Чем вы занимаетесь?
– Я писатель.
– Вы и про это напишете?
– Никто не поверит, но я напишу.
– Посмотрите, – сказала Заря. – Джордж стащил с Рути трусы. Он запустил в нее пальчик. Лед положить?
– Да, действительно. Нет, льда не нужно. Предпочитаю неразбавленное.
– Не знаю, – сказала Заря. – Я на них очень сильно завожусь. Может быть, потому, что они такие маленькие? Возбуждают страшно.
– Я понимаю вас.
– Смотрите, Джордж залезает на нее.
– Да, и правда.
– Смотрите, смотрите!
– О боже!
Я обнял Зарю. Мы стояли и целовались. Все это время она поглядывала то на меня, то на них, то снова на меня.
Малютки Марти и Анна тоже смотрели.
– Смотри, – сказал Марти, – чем они занимаются. Мы бы тоже так могли. Даже великаны собираются этим заняться. Посмотри на них!
– Вы слышали? – спросил я Зарю. – Они говорят, что мы тоже хотим этим заняться. Это правда?
– Надеюсь, да.
Я повалил Зарю на диван, задрал платье до бедер и поцеловал ее в шею.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– Правда любишь? Правда?
– Ну, в общем… да…
– Ладно, – сказала малютка Анна малютке Марти. – Мы тоже можем этим заняться, хоть я и не люблю тебя.
Они сцепились прямо на кофейном столике. Я стянул с Зари трусы. Заря застонала. Малютка Рути тоже. Марти подступил к Анне. Это творилось повсюду. Я понял вдруг, что весь мир так и делает. Потом я забыл про весь мир. Мы кое-как добрались до спальни. Потом я медленно вошел в Зарю и долго-долго не выходил из нее…
Когда она вышла из ванной, я читал прескучный рассказ в «Плейбое».
– Так хорошо было, – сказала она.
– Я рад, – ответил я.
Она снова легла ко мне в постель. Я отложил журнал.
– Ты думаешь, мы могли бы с тобой сойтись?
– Ты о чем?
– Я вот о чем: как ты думаешь, мы могли бы сойтись надолго?
– Не знаю. Все может быть. Начинать всегда легко.
Вдруг послышался вопль из гостиной.
– Ой-ой-ой, – вскрикнула Заря, вскочила и выбежала из комнаты.
Я – за ней. Вбежав в гостиную, я увидел Зарю с Джорджем в руках.
– О господи!
– Что случилось?
– Смотри, что Анна сделала с Джорджем!
– Что сделала?
– Она отрезала ему яйца! Джордж кастрат!
– Ух ты!
– Дай туалетной бумаги, быстро! Он умрет от потери крови!
– Сукин сын, – донесся с кофейного столика голос Анны. – Если Джордж не достался мне, тогда пусть вообще никому не достается!
– Теперь вы обе мои! – сказал Марти.
– Нет, ты должен выбрать одну, – сказала Анна. – Кого ты выбираешь?
– Я вас обеих люблю.
– Кровь остановилась, – сказала Заря. – Он потерял сознание. – Она завернула его в платок и положила на камин.
– Если ты считаешь, что мы не сможем сойтись, – сказала мне Заря, – то и пытаться больше не стоит, вот что.
– Мне кажется, я люблю тебя, Заря.
– Смотри, – сказала она. – Марти обнимает Рути!
– Они что, собираются заняться любовью?
– Не знаю. Они, кажется, возбудились. Заря подобрала Анну и посадила в клетку.
– Выпустите меня! Я убью их обоих! Выпустите меня!
В носовом платке на камине застонал Джордж. Марти стянул с Рути трусы. Я прижал к себе Зарю. Она была молодая, красивая и вроде бы душевная. Я снова мог любить. Это оказалось возможно. Мы поцеловались. Я утонул в ее глазах. Потом я вскочил и побежал. Я понял, куда попал. Таракан совокуплялся с орлом. Время оказалось дурачком с банджо. Я бежал и бежал. Мне на лицо упали ее длинные волосы.
– Всех убью! – голосила малютка Анна, беснуясь в проволочной клетке в три часа утра.
Политика
В Городском колледже Лос-Анджелеса, перед самой Второй мировой войной, я строил из себя нациста. Я с трудом отличал Гитлера от Геркулеса и плевал на обоих. Просто сидеть на занятиях и слушать, как все эти патриоты читают проповеди о том, что мы должны плыть за океан и разделаться с этим зверем, было невыносимо скучно. Я решил заделаться оппозицией. Даже не потрудившись изучить труды Адольфа, я попросту изрыгал из себя все слова, казавшиеся мне маниакальными или гнусными.
Однако на самом деле никаких политических убеждений у меня не было. Таким образом я просто мог оставаться свободным.
Знаете, иногда если человек не верит в то, что он делает, он может добиться весьма интересных результатов, поскольку эмоционально никак не зациклен на Общем Деле. Всего несколькими годами ранее все эти высокие блондины сформировали Бригаду имени Авраама Линкольна – дабы разогнать фашистские полчища в Испании. А потом хорошо обученные войска отстрелили им задницы. Некоторые из них пошли на это ради приключений и поездки в Испанию, но задницы им все равно отстрелили. А мне моя задница была дорога. Не столь уж многое мне в себе нравилось, но вот задница и конец – точно.
Я вскакивал на занятиях и принимался выкрикивать все, что в голову приходило. Как правило, это имело какое-то отношение к Высшей Расе, что мне казалось весьма забавным. Конкретно против черных и евреев я не выступал, поскольку видел, что они такие же бедняки и запутавшиеся люди, как я. Но я действительно толкал безумные речи и на занятиях, и после них, а бутылка вина, которую я держал в своем шкафчике, неплохо мне помогала. Удивительно, что меня слушало так много народу и при этом почти никто не выступал против. Я попросту страдал словесным поносом и радовался тому, что в Городском колледже Лос-Анджелеса может быть так весело.
– Ты будешь баллотироваться на пост президента студенческого общества, Чинаски?
– Черта с два!
Делать я ничего не хотел. Я даже не хотел ходить в спортзал. Мало того, меньше всего на свете мне хотелось ходить в спортзал, потеть, носить суспензорий и измерять, у кого длиннее конец. Я знал, что конец у меня среднего размера. Чтобы выяснить это, не обязательно было ходить в спортзал.
Нам повезло. Правление колледжа решило взимать в качестве вступительного взноса два доллара. Мы решили – во всяком случае, некоторые из нас, – что это противоречит конституции, поэтому платить отказались. Мы объявили забастовку. Начальство разрешило нам посещать занятия, но лишило нас кое-каких привилегий, одной из которых был спортзал.
Когда наступало время занятий в спортзале, мы оставались в обычной одежде. Тренер получил распоряжение водить нас по спортплощадке сомкнутым строем. Так они нам мстили. Прекрасно. Не надо было ни мчаться с запотевшей задницей по беговой дорожке, ни пытаться забросить дебильный баскетбольный мяч в дебильное кольцо.
Мы старательно маршировали, юные, переполненные мочой, переполненные безумием, сексуально озабоченные, безмандовые, на пороге войны. Чем меньше веришь в жизнь, тем меньше теряешь. Мне почти нечего было терять – мне и моей среднего размера елде.
Мы ходили строем по кругу и выдумывали похабные песенки, а добропорядочные американцы из футбольной команды грозились отхлестать нас по задницам, но почему-то так и не собрались. Возможно, потому, что мы были выше и подлее. По мне, было просто чудесно притворяться нацистом, а потом вдруг заявлять о попрании своих конституционных прав.
Иногда нервы у меня все-таки сдавали. Помню, как-то раз на занятиях, немного перебрав вина, я сказал, со слезами на глазах:
– Обещаю вам, что эта война вряд ли будет последней. Как только уничтожают одного врага, тут же каким-то образом возникает другой. Все это бессмысленно и бесконечно. Таких понятий, как хорошая война и плохая, не существует.
В другой раз с трибуны на пустыре южнее колледжа выступал коммунист. Это был очень искренний прыщавый малый в очках без оправы и в черном свитере, протертом до дыр на локтях. Я стоял и слушал в окружении нескольких своих сторонников. Одним из них был русский белоэмигрант, Зиркофф, его отца или деда во время русской революции убили красные. Он показал мне мешок гнилых помидоров.