Ученик дурака (сборник) - Дана Сидерос

Прощальная

Лину Лобарёву

Умирающий в шутку едва ли всерьёз воскреснет.И в Москве тоже можно жить – словно спать в гробу.Отходящий под утро ко сну получает песнюпро болотных людей, обещания и судьбу.

Как беспечный царёк обещал водяному сына,потому что ещё не рождённых – не берегут.Как потом этот нежный мальчик входил в трясину,крестик, нож и рубаху оставив на берегу.

Понимал, погрузившись по грудь, что не будет торга,просто будет у бога топи ещё одинвечно юный безмолвный пасынок в толще торфа,без рубахи, и даже без крестика на груди.

Понимал, погрузившись по шею, по подбородок,что вот эти пятнадцать шагов он в себе несётстержень сказки, печаль и страх своего народа.А потом погружался по маковку. Вот и всё.

Вот и всё, мой хороший, прости, никакой морали,всю мораль нанизали позже, чтобы прикрытьвсё, что мы тут с тобой напортили и наврали,всю нечестность, бесчеловечность нашей игры.

И неважно, в какой ты позе, стоишь ли гордоили вязнешь и оплываешь, не в этом суть:твой единственно верный сюжет подступает к горлу:и ни вскрикнуть уже, ни дёрнуться, ни вдохнуть.

Апрель

Дмитрию Воденникову

Когда погружаешься в мутную глубину,прохладную бездну,мерцающую, голубую,хочется сбросить маску и утонуть,сгнить, как корабль, до каркаса,который потом облюбуютсмешные моллюски,угрюмые донные рыбы,немыслимые прозрачные существа.Хочется стать водой, тогда сквозь неё могли бысмотреть на дно – видеть небои прозревать.

Когда погружаешься в город, в его рассветбезжалостный, неотвратимый,сырой и серый,хочется, чтобы в черной прелой листве,дрогнуло что-то.Улочки, трассы, скверывздыбились бы, растрескались и поплылильдинами вдоль разломов, с собой несяошмётки чего-то живого, тонныбетонной пыли,столбы, на которых душирасселись и голосят.

Когда погружаешься в рифмы, в весь этот стыди страх ворожбы первобытной,со вкусом мяса,хочется, чтоб увидавший тебя застыл,на время забыл дышать, а потом замялсяи стал по карманам шарить,ища ключи,кредитку, права, монеты – какой-то якорь.В апреле хочется резать, а не лечить(ну да, эту строчку можно понять двояко).

Становишься восприимчивым к словарю:любая нелепость – обломок тайного кода.Допустим,вдруг замечаю, что говорю:«Двадцать второго – маме четыре года».Как будто и правда мы празднуем именины,и мамачетырёхлетняя,белокурая, в лентах,лопочет что-то на детском, полузверином,беспечно сидя у бабушки на коленках.

«На двадцатый свой день рождения…»

На двадцатый свой день рождениямолодой человекполучает в подарок гудение в голове,упаковку тяжелых мыслейи нервный срывв аккуратном конвертике от сестры.

Мать умилённо вздыхает: первый невроз,сынок-то у нас подрос.«Усы бы смотрелись лучше» – отец острит,отцу подарили артритна юбилей друзья в позапрошлом году,с тех пор он живёт в аду,с гордостью носит подарок:вечно от боли хмур.Работает на дому,сто метров пройдёт куда-то – полчаса посидит.

Страх купили в кредит:нужная вещь, у соседей такой много лет уже,едва помещается в гараже(достался им, кстати, от предков в сорок втором:поношенное добро).

Возвращаемся к имениннику.Тот ликует: полный комплектнастоящего взрослого: газовый пистолет,три неудачных романа, стопка скидочных карт,уверенная манера, взятая напрокат,красный бланк в драгоценных минусах(в этот раз повезло),в смс-архиве дюжина важных слов,а теперь и невроз.Завидуя сам себе,именинник идёт к терапевту.В среду, в обед.

Семейство копит на смерть,откладывают с зарплат,не ездят к тёплому морю, не едят шоколад.Всё на общее дело, по копеечке, день за днём:ничего – соберём, и тогда-то ужотдохнём.

Экскурсия

В рядовой четверг, в промозглую ночь осеннююна лесной поляне, где мокнет столетний тис,я вас всех соберу, а потом поведу к спасениюот дурацких иллюзий, что есть ещё шанс спастись.Что особо послушных посадят в лодочку ладную,пожалеют, накормят, простят и благословят.И отпустят обратно, к свету, через парадную:нежных, круглых и лупоглазых – смешных совят.

В общем, двигаемся, совята, вперёд, не мешкая.Каждый должен запомнить того, кто идёт за ним.Все развилки и родники отмечаем вешками,на прудах и болотах не пялимся на огни.Мы пойдём по бескрайним полям, где поютусопшие,голосами глухими тянутся из земли.Ляжем спать у дороги, и сны у нас будут общие:проступающие сквозь корни контуры лиц.

Мы пойдём сквозь нагие рощи, в мешки заплечныенаберём сувениров: всего, что в пути нашлось.В бурой мёрзлой земле безымянные, бесконечныекладовые войны: гарь, железо, тряпьё и кость.Вдоль речных берегов городища лежат да капища,глина, уголь и мел – полосатый культурный слой.Ваши предки выходят к воде и глядят на закат, ищав бликах солнца ладью, в воду спущенное весло.Так и вам в свой черед городскими бродитьканалами,ждать прогулочный катер, моторку, гондолу, плот.Или молча сидеть на жердочках над канавами,прижимаясь друг к другу, стараясь сберечь тепло.А потом изможденных, высушенных, растерянныхвас погрузят в сырые трюмы и повезут:без имён и без лиц, без памяти, как растения.Только плеск воды о корму. Темнота. Мазут.

Время вышло, родные, нам пора расставаться ивсё увиденное припрятать и сохранить.Мне – на вахту у врат. Вам – обратно в реанимации,не расстраивайте родных, возвращайтесь к ним.Там, где вы проходили – смешные, звонкоголосые,непрерывно несущие чушь о добре и зле –мертвецам останутся эхо, трава белёсаяи обугленная картошка в седой золе.

Пятая графа

Если ты уже отдохнул,то пойдём-ка осмотрим лагерь.Разомнёмся, поговорим.Расскажу, как оно у нас.Мы не любим свою страну,то есть земли её и флаги,и не мним никого своимза расцветку и форму глаз.

Наша родина – наш язык.И её мы оберегаем,не крадём у неё добра,не пускаем в неё чужих.Песни птиц и вальс стрекозы,речки, выстлавший берега иммох, осока в полях, норашустрой змейки, дубы, ежи,небоскрёбы, футбол, балет,революции, мода, блоги,блеск Манежной в полночный часнас не трогают, как назло.Мы работаем круглый год,добровольно платим налоги:отдаём десятую частьсамых лучших горячих слов.

Если будешь с нами, то идумать станешь похоже. Бурыйслог, похожий на талый снег,всем откроет, кто ты таков.И любой, кто поймёт твоиидиотские каламбуры,тотчас станет тебе роднейвсех озлобленных земляков.Мы живём на границе, занашим лагерем серый, голый,бесконечный пустырь потерь,мёртвых тонкостей языка.Распаковывай свой рюкзак,разложи по полкам глаголыи наречия. Всё проверь.Завтра в поле. Копать. Искать.

Популярная механика

Ты помнишь, когда впервые услышал стукза рёбрами и подумал, что страшно болен?Как будто внутри целый округ заводов, штолен,телег, наковален, самоубийц на мостуи белых летних зонтов над маковым полем.

Как будто заснул в вагоне, попал в депо,а там, на изнанке, в тусклом зелёном свете,в больших рукавицах слепые белые йетилатают прорехи, крутят винты опор,подтягивают канаты – то те, то эти.

Ты помнишь, как нёс это матери? И она,смеясь, объясняла что-то про пульс и сердце.Но было уже всё равно. Ты уже был герцог,властитель внутренних стран, заклинатель сна,седой неприметный холм с потаённый дверцей.

Ты редкий цветок интерес, целакант контраст,в безличной белёсой среде все цвета ощерил.И слог не спасёт, и контекст ничего не даст,и что бы ты ни писал, ты всегда фантаст.Читай: «эскапист» – если честно, без допущений.

И вряд ли всё это изменится хоть на миг,ведь даже смертельно устав и рукой махнув, тывсё время слышишь, как что-то внутри шумит.Как город гудит подземкой, глядит дверьми.Как крутятся шестерёнки, валы и муфты.

«Если плачет царевна…»