Ученик дурака (сборник) - Дана Сидерос

Профилактика

Когда случится«лютый год Манежной»,когда они пойдутна брата брат,твои стихи окажутся,конечно,по обе стороныот баррикад.

Ударьпо пропагандесаботажем:неправильно затачивайслова.Старайся ритм держатькак можно хуже.Старайся неуклюжерифмовать.

«Каравай-каравай…»

Каравай-каравай,мы сидим по краям караваяи от края до края вскрываем,закатом кровавя.И тропинка, как ранакривая, от края до края,от тревоги-ноябрьские-кроныдо паники-сорваны-краны.

Каравай-каравай,с полотенца под свод домовины.Режем на половины,и каждую на половины.Всяк,отведавший хлеба Иванова,станет Иваном.Мы берем по куску,крепко солим,виной запиваем.

Каравай-каравай,черный боб в чьем-то ломтикескажет о чем нам?Кто проглотит егои, петляя, уйдёт обреченным?Ты проглотишь его,и, петляя, уйдёшь обреченным,под разделку расчерченнымвниз от плечадо печенок.

Вот такой ширины,вот такой глубины, да на сотню.Серый ломтикфевральской брусчатки,посыпанный солью.Память выдохнут свистом,вступают бойцы и паяцы.Черный боб тихо дремлет внутри,будет время –пробьётся.

Черно-белая сказка

Финал. Медвежата Ваню хоронят:рыдает Круть, воет Верть.

Счастливый Кащей приводит в хоромыМарену, царевну-смерть.

При ней он притих и дышать боится,косица её густа,она и певунья, и танцовщица,и жуткая красота.Он пляской её насладился вдоволь,везде, где она прошла –чернеют пожарища, плачут вдовы,до горизонта тела.Он хочет её целовать, лелеятьи Машенькой называть.Она доедает белую лебедь,ссыпает пух в рукава:рукою махнёт – разольётся полночьи снегом укроет степь.

Волчица и ворон спешат на помощьИвану. Не ждёт гостейнаивный Кащей, он влюблён, беспечен,от страсти почти что пьян.Он гладит её ледяные плечии шепчет «моя, моя».Волчица и ворон несут бутылис живой и мёртвой водой.Иван ворочается в могиле,выпрастывает ладоньиз рыхлой земли, и рычит, копая,и дышит, как дикий вепрь.

Кащей тихо шепчет «поспи, родная»,на ключ запирая дверь.

Иван улыбается жизни новой,в котомке его звенятчетыре невиданные подковыдля сказочного коня.

Когда он верхом перейдёт границу,влетит в кащеев предел,Марена проснётся в своей темнице;струится, как змей в воде,коса по подушке, в глазах-колодцах –огни торфяных болот.Марена проснётся и улыбнётся,и песенку запоёт:

«Смородина-речка, гори, разлейся,покинь свои берега.Зверушка и птица, беги из леса,чуть только почуешь гарь.Идёт мой любимый – луна, прикройся,дрожи от страха, земля.Он съест всё живое, он выпьет росы,сожнёт поля ковыля;ручей говорливый, проворный, длинныйсхоронит в мерзлой земле;нетронутый снег окропит калиной,ломая девственный лес».

Кровит небосвод на вечерней заре. Намвсё ясно. Окончен сказ.Иван наступает, поёт царевна,горит и чадит река.

Кащей беспокойно во сне бормочет,да не разберешь слова.Он станет бессмертным сегодня ночью.Уже часа через два.

31.12.13

На станции Трупная(переход на Цепной бульвар)продают открытки в конвертах:там уже набиты слова,поздравление деда Мороза:счастливого Нового годаи Рождества!Мол, веди себя тихо, проказник,и деда не забывай.Вас тошнит от слова «проказник»?Меня – всегда. Прямо вот едвапрочитаю – бегу блевать.

На станции Трудная(переход на Цейтнот-бульвар)я стою, дожидаюсь поезда, головатяжела и болит –в ней умище великоват,непрерывно давит и жмёт.Я смотрю на эти открыткии думаю:нет.

Поздравления – как-то фальшиво,пусть будут повестки в суд.

Скажем,ранним утром первого январяих находит под ёлкамимрачная детвора.Каждый,каждый,каждый ребёнок моей страныполучает такую – в этом они равны.Яркий праздничный бланк:блёстки, ёлочка, завитки,надлежит явиться,печать,дата вписана от руки.

И они идут,мнутся сонно в очередях,ждут, пока позовут, не ёрзают, не галдят.

Дальше светит в лицо гирляндойследователь Декабрь.Как ты вёл себя, крошка?Не ври, не расстраивай старика.Кем работает брат? Где мама былашестого числа?Вспоминай, на-ка вот для памятишоколад.

Дальше сотни судов, без огласки,без суеты.Всем известен судья Мороз –ледяные глаза пусты,не жалеет даже сирот, этим и знаменит.Молоток стучит и стучит,колокольчик звенит.

Осуждённых подержат в холоднойнесколько днейи отправят на северстроить дом из белых камней,шить костюмы штатным Снегуркам,чинить полозья саней.

Остальных кормят тем оливье,что остался в тазу на дне,и развозят на черной волге,запряженной тройкой коней.

Я стою на станции Трубная(да-да, всё ещё на ней).

Продавец блестящих повестоквходит в вагон со мнойи кошмарным поставленным голосом,прохаживаясь не спеша,завывает: купите открытку,порадуйте малыша!Сегодня у вас последний,последний,последний шанс.

«Ну вот…»

Ну вот.Я услышал.

Утешь меня, дай мне поводсчитать, что ты понимаешь,с кем говоришь,когда проклинаешькороткий якобы поводи ноешь,что ты давно уже не малыш.

Когда ты отчаянно просишьбольшого дела,ругаешь стрелу пера,мол, не так остра.Яришься, рисуешься,требуешь оголтелосерьёзного отношения,равных прав.

Я мог тебя взять в ладонь,залечить все раны,унять твою вечную дрожь,дурная ты мышь.

Но нет, я пришёлс тобой говорить на равных.Так что же тыизвиваешьсяи кричишь?

«Не в финале – в разгаре…»

Не в финале – в разгаре, посередине,острый гребень времени оседлав,весь свободный, словно рыбак на льдине,я плыву в темноту. Темнота тепла.Темнота убаюкивает и плещетпесню старую, тихую, без затей:раздари все альбомы, цветные вещи –ни к чему они в темноте.Темноте всё равно, что внутри ты розов,нежен, ласков, красив, как осенний Крым.В темноте только текст и вот эта поза:мол, смотрите дети, поэт открыт,что-то тихим голосом говорит нам,ждёт, когда этот ужаскончится.Я пинком вышибаю подпорки ритмаи с улыбкой смотрю, как тексткорчится.

Он уже не выглядит стройным,но покадаже таккрасивый,как встревоженный рой осиный.Поэтому я начинаюлупить егочто есть силы.Пачкать рифмой в случайных местах –назовите теперь егобелым.Ломать – ни один суставне останется целым,ни одно реброво впалой его груди.Черта с два этот стих свободный.Я теперь ему господин.

Я, испортивший представление,разбивший для вас свой текст,может быть, последний,даже не думающий вытаскиватьвпившиеся буквыиз ладоней, ступней и коленей.Я, созвучие добывающий в горле,негромкое, жалкое, но живое.Я стою и говорю лично с тобой,да,мы перешли на «ты»,нас осталось двое.

И всё, чего я правда хочу –чтобы ты забыл,как вдыхать.Только это имеет значение,если речь идёт о стихах.Ты либо слышишь их,либо не слышишь их.Остальное – формальности.Для критикови глухих.

«Ученик колдуна…»

Ученик колдунаизящным движениемпревращает бутылку в розу.Обещание превращает в угрозу.Рыхлый сухой верлибрв опасно ритмичную прозу.Идущего превращает в бегущего,бегущего – в лежащего стонущего.Это простая магия –ничего стоящего.

Сам колдун превращаетмолчание-золотов свинцовые слитки воя.Растворяется в красном дымуна глазах конвоя.Умеет, к примеру, мёртвоепревращать обратно в живое,возвращать через Лету в лето,без паромщика, вброд,но магический кодекс гласит:можно только наоборот.

Или вот дуракстучит варёным яйцом по столу,чистит, разламывает, находит иглу.Так приходит конецвселенскому злу.Само яйцо, между прочим,он съест потом, посолив.Дурак раздражающе весел,удачлив, нелеп, болтлив.Даже сидя по пояс в трясине,не хандрит, не скорбит ни о ком.Если я когда-нибудь вырасту –вот бы стать дураком.

Чтобы двигаться, как дурак,не петляя, не семеня.Выйти в город за страхом с утра,всё продать – купить семена.Уложить их дремать покав колыбель горшкаи нанять им няньку, прибывшую издалека:будет петь им песни в тоскена своём родном языке.Как пробьётся цветочек аленький –срезать,смять,сварить в молоке.

Чья-то боль уйдёт в облакаот волшебного молока.Я же снова пойду за страхом –подманивать, выкликать –подающий большие надеждыученик дурака.

Шаман