Восторг гаргульи (ЛП) - Лукас Наоми

Я напрягаюсь, мой взгляд скользит по его телу, потому что из его обычно гладкого паха выступает большой стоячий член.

Я достаю из сумочки Тайленол и принимаю две таблетки.

Глава 4

Любопытство убивает Саммер

Саммер

«У него есть член».

Сняв очки, я протираю их и надеваю обратно. Это пятно. Должно быть оно.

Чудовищный член все еще там.

Мой сон…

Это было не по-настоящему.

Верно?

Все мое тело дрожит, разум кружится, а щеки яростно горят.

О боже. Что, черт возьми, происходит?

Мой взгляд поглощает его член, находя его именно таким, какой я видела во сне, ‒ воплощением вырезанного совершенства.

Когда я наклоняюсь вперед, кончик блестит, слегка влажный. Мое горло сжимается, когда я снова отдергиваюсь, проверяя потолок на предмет протечки.

Протечки нет.

Либо кто-то разыгрывает меня, либо я наконец свихнулась. Потому что это не может быть реальностью. Это просто невозможно. Должно быть разумное объяснение.

Я собираюсь протянуть руку и схватить его, чтобы убедиться, что его член настоящий, ‒ что это не трюк, ‒ когда дверь дребезжит. Я вздрагиваю и подпрыгиваю, поворачиваясь в сторону нетерпеливого туриста.

‒ Еще не открыты! ‒ звучит слишком резко. ‒ Пожалуйста, подождите. Скоро откроем.

У меня нет времени на это. Я могу сойти с ума после окончания смены.

К моему несчастью, горгулья находится прямо за стойкой регистрации, а его член… Я не хочу, чтобы платные посетители видели это. Я не хочу, чтобы кого-то об этом спрашивали. Если кто-то это сделает, я не знаю, что скажу.

«Он мой».

Волна собственничества разрушает мои чары, и мои губы сжимаются.

Я нахожу под стойкой белую простыню и бросаю ее на него. Она не настолько велика, чтобы перекрыть все, но с помощью нескольких рывков она скрывает его гигантский член.

Пока простыня выступает посередине, накрывая его фаллос, гости не будут знать, на что смотрят.

Я протираю лицо и быстро открываю музей, проверяю замки на экспонатах, которые никогда не открываются, повторяю странные латинские обряды, которые Хопкинс заставлял меня практиковать снова и снова, и окропляю некоторые витрины «святой» водой. Хопкинс клянется, что я должна проделывать эти странные ритуалы.

Вскоре я распахиваю дверь, занимаю свое место за стойкой, чтобы начать взимать плату за посещение, и жду, пока подействует мой Тайленол.

‒ Извините за ожидание. Скоро я буду доступна для вопросов. А пока смело исследуйте незапертые комнаты. Еще раз, извините.

По мере того, как один клиент превращается в сорок, моя спина нагревается, я практически ощущаю горгулью и его член за спиной всякий раз, когда взгляд туриста падает на мое плечо. Присутствие горгульи ощущается так, словно она смотрит на меня сквозь простыню так же пристально, как мы смотрели друг на друга во сне.

«Я не сумасшедшая. Нет». Я потираю виски.

Сумасшедшая или нет, но я прижимаюсь животом к стойке до конца процесса регистрации, оставляя между нами как можно больше пространства.

Когда последний билет продан, я бросаю на стойку табличку с надписью, что провожу экскурсию, и брожу по залам, убегая от статуи, собирая толпы к экспонатам со странной историей, делясь жуткими историями, которые знаю наизусть. Когда утро становится нормальным, моя паника утихает.

К тому времени, как туристы все это увидели, мой голос охрип. Они жалуются, что в штате должно быть больше людей. Я согласна, даже если не могу припомнить, чтобы здесь работал кто-нибудь, кроме Хопкинса. Выцветшая табличка «Требуется помощь», приклеенная на переднее окно, та же самая, что стояла там пятнадцать лет назад.

Это тяжелая работа ‒ управлять магазином и музеем в одиночку, но сейчас мой босс часто уезжает в командировки, по-видимому, находя новые артефакты, хотя он не вернулся ни с одним, и у меня вряд ли есть выбор в этом вопросе.

Когда туристические автобусы уезжают, за ними следует непрерывный поток посетителей. Не делая перерыва, я быстро съедаю протеиновый батончик на обед. Наконец, когда мой день подходит к концу, я провожу последних посетителей в гостиную, убеждая их купить сувениры, потому что я скоро закроюсь.

Я возвращаюсь к стойке регистрации. Находясь перед горгульей, мои мысли возвращаются к тому, что скрыто под простыней.

«Должно быть, это шутка».

Уже почти стемнело, когда последний покупатель выходит вперед со своей покупкой, и мои губы кривятся в усталой улыбке.

«Наконец-то».

Он швыряет на стойку копию горгульи размером с ладонь. Пораженная, я хмурюсь, увидев сувенир и горячность покупателя.

‒ Почему он прикрыт? ‒ требует он. ‒ Я пришел сюда, чтобы увидеть его.

Глядя на покупателя, мой рот приоткрывается от благоговения. С распущенными ветром золотистыми волосами, идеальной пятичасовой тенью, раздвоенным подбородком и карими глазами, такими глубокими, что я могла бы утонуть в них, этот мужчина прекрасен. Лицо у него ангельское, мускулистое, широкое тело обтягивает узкую белую рубашку и выцветшие джинсы. Он частично наклоняется над стойкой.

‒ Мы находимся в процессе его восстановления, ‒ говорю я быстро, совершенно напуганная.

Он смотрит мимо меня на горгулью, явно недовольный. Мне это не нравится. Все в нем звучит как тревожный звоночек.

Желая, чтобы он ушел, я продолжаю продажу, проводя рукой по маленькой копии горгульи. Реплика «без члена».

‒ С вас пятнадцать долларов и девяносто девять центов.

Его глаза возвращаются ко мне.

‒ Что?

‒ За фигурку.

Я указываю на него, стараясь не зацикливаться на отсутствии гениталий на резьбе.

‒ Если только вы не передумали?

Он, честное слово, рычит на меня, прежде чем отвернуться и выбежать через парадную дверь.

Я смотрю ему вслед, нахмурив бровь. Я не помню, чтобы продавала ему билет в музей, а я бы, конечно, запомнила ‒ не каждый день такой мужчина, как он, заходит в магазин. Он идет по улице, поворачивает за угол, и я теряю его из виду.

Не обращая внимания на это, я запираю входную дверь, переворачиваю табличку «Открыто» на «Закрыто» и возвращаюсь к стойке.

Мой взгляд останавливается на фигурке, все еще лежащей там.

Я беру его и переворачиваю в руке, провожу большим пальцем по передней части копии, провожу по лицу горгульи и вдоль его груди. Мой большой палец прижимается к его гладкому паху, а затем скользит вниз по его ногам.

Я смотрю на настоящую статую, чувствуя себя все более неловко из-за накрытой белой простыни.

‒ Думаю, теперь остались только ты и я.

Мой тихий смешок звучит вынужденно.

Я еще раз провожу большим пальцем по фигурке, разглядывая палатку в простыне.

Когда я делаю шаг ближе, у меня звонит телефон, и я визжу, роняя статуэтку ‒ фарфор звенит, разбиваясь у моих ног. Мое сердце колотится, когда я хватаюсь за край стойки в поисках опоры. Мой рингтон продолжает звучать, и я ругаюсь себе под нос, а на моем лбу выступает холодный пот. Я с ругательствами хватаю телефон, надеясь, что это Хопкинс.

На моем экране появляется имя Эллы. Я встряхиваю нервы и отвечаю ей.

‒ Прошу прощения за то, что было раньше, ‒ говорю я прежде, чем Элла успевает заговорить.

Мой голос звучит как писк, и я прочищаю горло.

‒ Подруга, тебе нужно выбираться оттуда. Никто не должен жить в городе с плохим приемом. Это жестоко.

‒ Я знаю.

«Я пытаюсь». Я меняю тему на более веселую.

‒ Я бы хотела быть твоей подружкой невесты!

‒ Ура! Хорошо! Потому что ты мне нужна. У нас свадьба в Смитсоновском музее американского искусства. Ни одна из наших семей этого не оценит, и я надеюсь, что ты сможешь с этим помочь.