Между двух огней - Ande

бы и сгинул я, под Каховкой.

Познакомились. Савва Игнатьевич Ламанов, из станицы Темижбекская. Уже семь лет работает вышибалой в парижских кафе.

Потом, ночью, они с Ламановым, сидя в гардеробе закрытого кафе, хорошо выпили. Поговорили за жизнь. В углу гардероба стояла гитара, которую Иван взял и спел, от тоски, «Белой акации гроздья душистые…». И бывший вахмистр заявил, что есть место, где можно за эти песни получать деньги. Да и в Ля Пост он составит ему протекцию. Все лучше, чем в бандитском гараже за копейки горбатиться. И вот уже второй год поет в кафешантанах.

Увидев Ламанова, с каким-то незнакомцем, подошел к их столику. Вспомнил Розенбаума. И вдарил «Под зарю вечернюю…». Савва умилился.

— Любая песня, Иван Никитич. Сам сочинил?

— Не, Савва. Это еврей один, из Петербурга. Розенбаум.

— Еврей? Да ладно!

— Вот тебе, Савва, крест. Видишь оно как. Ты под Бердичевым евреев нагайкой гонял, а они вон какие песни сочиняют!

Разговор, кстати, шел на французском. Потому что на русском Савва Игнатович говорит исключительно словами, которыми разворачивают лаву для атаки, или объясняют тонкости спаривания лошадей. Впрочем, он этими словами и думает, и даже смотрит. Помогает в работе вышибалы в модном кафе. Но, так получилось, что круг его общения стал много шире чем простые станишники. И он, чтобы не выражаться, переходит на французский.

— Позвольте, господин полковник, представить вам Кольцова Ивана Никитовича. Я знаком с ним с двадцатого года. Достойный офицер. Иван, прошу знакомиться — полковник Карташев Николай Сергеевич. Проездом из Берлина.

— Николай Сергеевич, рад познакомиться.

— Взаимно, Иван Никитович, присаживайтесь.

Полковник внимательно меня осмотрел и повернулся к Ламанову.

— Погуляйте пока, вахмистр.

Савва ушел к бару.

Бурление белоэмиграции двадцатых годов уже поутихло. Поначалу все сидели на чемоданах, ожидая что в России наведут порядок. Со временем надежды увяли, и все принялись устраиваться. Множество эмигрантов работают на автозаводах в предместьях. Художники вполне сносно существовали вокруг Монмартра. Куча народу работали таксистами, вышибалами, или, типо меня, развлекали публику.

Но еще была масса неустроенных офицеров. Злых и голодных. Когда Иван только появился в Париже, ему несколько раз предлагали поучаствовать в гоп-стопах и натуральных ограблениях.

Эмиграция создала несколько благотворительных организаций для взаимной поддержки. Но всем помочь была не в силах. И бывших вояк подбирал РОВС. Это такое полувоенное, полуполитическое образование, что боролось с советами. Организовывали теракты и нападения. Участвовали во всех заварухах на границах бывшей родины.

— Штабс-капитан, мне о вас крайне лестно отзывались.

— Не знаю, Николай Сергеевич, кто бы это мог быть. Я в Париже веду жизнь достаточно уединенную.

— Не скромничайте. Вас помнят по Ростову, и по Крыму. Да и в эмиграции вы не бездельничаете, а занимаетесь делом.

— Право, вы мне льстите. И чем же обязан?

— Сейчас складывается интересная политическая ситуация. В Берлине, откуда я приехал, канцлер настроен пересмотреть версальские договоренности. А после этого приступить к решению Русского вопроса. У тех, кто покинул Родину, появится шанс поквитаться с большевиками.

— И что требуется от меня?

— Я сейчас направляюсь в Мадрид. Там предстоят серьезные дела. Не хотите ко мне присоединиться? Работа инструктора, по специальности. Я как раз подбираю людей. Чтобы в нужный час испанская армия была готова.

— А при чем здесь русский вопрос?

— Мы должны продемонстрировать германскому канцлеру нашу полезность. Чтобы при вторжении в Россию, учитывались наши интересы. Я слышал, вы некоторое время жили в Сеуте? У вас, наверное, много знакомых среди тамошних офицеров?

Хе. Вот оно что! В Сеуте сейчас сидит Франко. Через пару лет он поднимет мятеж. «Над всей Испанией безоблачное небо!» — сигнал к началу мятежа. И в Испании начнется Гражданская Война. А представитель непримиримого белого офицерства зовет меня в этом поучаствовать. Чтоб потом с немцами прийти в Россию. И как загодя готовятся-то!

Самого Франко Иван видел лишь издали. А вот с его офицерами выпивал, бывало. Пока оказии в Марсель не случилось. Да ну вас нахер, господин полковник!

— Вы знаете, Николай Сергеевич, я красным уже проиграл. В двадцатом. И возвращаться к этому вопросу не собираюсь. Да и в Сеуте я лежал в госпитале. А вылечившись, сразу отплыл в Европу. Толком ни с кем и не общался.

— Не боитесь остаться ни с чем, когда немцы установят в России порядок?

— Гм. Я не верю в победу немцев. Куда им.

— Вы думаете что красные одолеют немецкую армию??

— При чем здесь армия? Я листал книжонки господина Гитлера. Немцы придут туда уничтожать страну. А страна немцам никогда не проиграет. Там и красные перекрасятся, и мужики поднимутся. Нас — просто повесят. А немцам худо придется. Жалко Германию — симпатичная страна. В это ввязываться — безрассудство.

— И что, вы так и будете петь песенки пьяным американцам в кабаках? — эка его разобрало.

— Ну а почему нет? Честные деньги.

Карташев махнул Савве. Тот подошел.

— Мы пойдем, Иван Никитич. Пока будем допивать, спойте нам. Что-нибудь душевное. — И, гадко улыбаясь, сунул мне в нагрудный карман пиджака десять франков.

Я, не вставая, положил гитару на колено и провел рукой по струнам. Бгггг… Ну, лови.

Ваше благородие, госпожа разлука, Мы с тобой родня давно, вот какая штука, Письмецо в конверте погоди не рви. Не везет мне в смерти, повезет в любви. Ваше благородие, госпожа чужбина. Жарко обнимала ты, да только не любила. В ласковые сети, постой, не лови. Не везет мне в смерти, повезет в любви. Ваше благородие, госпожа удача. Для кого ты добрая, а кому иначе. Девять граммов в сердце, постой, не зови. Не везет мне в смерти,