Пропавшие наши сердца - Селеста Инг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Раньше Маргарет думала, что это лишь отдельные вопиющие случаи, о них-то и рассказывают в новостях, в назидание всем. Но обычно – как она узнала, когда нашла одну семью, другую, – все делалось без шума. Ни слова в новостях – детей просто забирали и отправляли в приемные семьи. Родители молчали: говорить о ПАКТе значило критиковать ПАКТ, а это лишнее доказательство их неблагонадежности. Большинство молчали в надежде, что за молчание им вернут отнятое. Люди никуда не отпускали детей, прикусили языки. Избегали обсуждать ПАКТ из страха, что придет их черед. Редакторы и продюсеры все чаще пускали в ход красные чернила: вот это лучше вычеркнуть, не будить лихо. Все менялось постепенно, незаметно, как наползает вечером тьма. Теперь лишний раз задумаешься, прежде чем открыть рот или коснуться клавиатуры: а стоит ли это говорить? Прежде чем что-то сказать, оглянешься на детскую кроватку в углу, на ребенка, играющего на ковре.
Встретившись с пятью семьями, Маргарет убедилась: таких людей больше, чем она думала, больше, чем можно вообразить. Это началось давно, а она не знала. Нет, сказала она себе, не желала знать.
К тому времени, как она разыскала седьмую семью, у нее кончились деньги. Вдобавок приходилось быть осторожной: прохожие на улице вряд ли ее узнают, но если ее остановит полиция, даже по самому пустячному поводу, то потребуют документы, и все обнаружится. У нее были поддельные права, купленные за сто долларов в подворотне, – чужое имя, фото китаянки, с которой нет никакого сходства, разве что прическа да настороженный взгляд. Но ее пробьют по базе, и сразу же откроется обман. И все завертится: ее арестуют за проживание по фальшивым документам, начнется расследование, проверят дела подозрительных лиц, и рано или поздно выяснится, кто она. Маргарет Мяо, с которой связаны десятки провокаций, каждый плакат против ПАКТа с ее словами – на ее совести, а теперь она в ответе и за смерть Мэри.
Потому она соблюдала осторожность – держалась тихих улочек, старалась ничем не выделяться. Вспоминала родителей, вспоминала девиз, под которым прошло ее детство: не высовывайся. За эти годы если что и изменилось, то лишь в худшую сторону. Она вспоминала потрясенный мамин голос во время их последнего разговора, пыталась представить лицо отца за миг до того, как его толкнули. Гадала, каких бед еще ждать. Спрячься, сказали бы ей родители. Пригнись, чтобы тебя не заметили. Но прятаться она не желала. Теперь она поняла, что таких историй намного больше, чем она думала. Каждый из ее собеседников знал кого-то еще, а то и не одного. Маргарет подсчитала в уме. Слишком много, не открестишься. Неужели никто не замечает?
Выйдя из автобуса в китайском квартале, Маргарет двинулась по Третьей авеню на север, прямо и прямо, пересекая улицу за улицей. Той же дорогой пойдет через несколько лет ее сын. По пути она вспоминала, как ездила на велосипеде через весь город, от тесной квартирки, где жила с Доми и компанией, в их с Итаном тихую светлую обитель. Она не забыла, что надо обходить стороной углы, где стоят полицейские, избегать открытых мест, – и обходила их, шла окольными путями, переулками, выбирала безопасные маршруты. Вот наконец и он, на Парк-авеню, особняк из красного кирпича с массивной дверью цвета зеленого яблока. Над дверью белая арка, под нею круглое окошко, словно зоркий глаз циклопа.
Здравствуйте, сказала она, когда ей открыли. Дворецкий – средних лет, белый, в строгом темно-синем костюме и с почтительной миной. Это и есть особняк Герцогини?
Маргарет провели через вестибюль с мраморным полом, потом вверх по широкой лестнице, и наконец перед ней предстала она. Чуть раздобревшая, чуть постаревшая. От носа к уголкам рта пролегли морщинки, взгляд усталый, под глазами голубоватые тени. Но, по большому счету, все та же.
Так-так… протянула Доми. Смотрите, кто пришел!
Маргарет не надеялась вновь увидеть Доми. Достаточно вспомнить, как они расстались, и те слова, что бросила ей Доми на прощанье: «Тварь продажная. Шлюха. Катись к черту». Маргарет вычеркнула Доми из жизни, воспоминания о ней спрятала подальше, запечатав наглухо. И вдруг, через несколько лет, уложив Чижа и просматривая новости, наткнулась на заголовок: «Самый большой дар Нью-Йоркской публичной библиотеке». Имя внизу – словно призрак, вынырнувший из тени: «Доминика Херцог, наследница короля электроники. Херцог Текнолоджиз». И фото. В последний раз она видела Доми в косухе и ботинках на рифленой подошве, и то и другое досталось ей от Маргарет. Светлые волосы были собраны в грязноватый хвостик. А на фото она выглядела безукоризненно, костюм от «Шанель» сидел как влитой. Волосы пепельно-золотистые, стрижка каре, которую Доми всегда высмеивала – «под жену богача», говорила она, вспоминая о мачехе.
Маргарет просмотрела статью. Новая хозяйка «Херцог Текнолоджиз». Фирму основал ее отец, а Доми унаследовала после его смерти. Революционные аудиокомпоненты – самые маленькие и легкие, новое слово в мобильных технологиях. И подпись под фото: «Мисс Херцог у себя в резиденции на Парк-авеню».
Маргарет вспомнила дом – особняк, один из немногих в той части города, на красной кирпичной стене блестит золотом номер, над входом потемневший от времени фонарь на витом железном кронштейне. «Змеюки», – Доми указала взглядом на переплетенные железные прутья, в детстве они ей напоминали змей. В тот день они с самого утра ничего не ели; Маргарет помнит, как бурчало у нее в животе, как гудели ноги. Как они смачно плюнули на тротуар. «Пошел ты к черту!» – взвизгнула Доми, заглянув в окно, а когда за стеклом замаячило лицо отца, схватила за руку Маргарет, они оседлали велосипеды и с хохотом укатили прочь, налегая на педали так, что заныли икры.
Выходит, Доми все-таки позвонила папочке. Маргарет закрыла окно браузера. «Сама ты катись к черту, Доми!» – подумала она.
Но все эти годы Доми напоминала о себе короткими яркими вспышками. Пожертвования женским приютам, продовольственным фондам, профсоюзам, медицинским организациям. Помощь библиотекам, то одной, то другой – по всему Нью-Йорку, по всей стране. Маргарет сопоставляла эти поступки с той Доми, которую знала раньше, будто подносила к свету запечатанный конверт, пытаясь разобрать,
