Ледяные небеса - Мирко Бонне

Со времени убийства его кошки и ссоры с сэром Эрнестом на льдине Макниш совсем ушел в себя; он говорит только самое необходимое, если к нему обращаются с вопросами. Шеклтон следит за каждым из его приемов, пренебрегая субординацией, он постоянно благодарит Макниша за его поистине гениальные придумки, и все же отношения между ними безнадежно испорчены, так же как и отношения Шеклтона с разжалованным боцманом. Ничто не может поэтому скрыть тот факт, что экипаж «Эндьюранса» теперь совсем не тот, что раньше. Наша общая цель, выживание, расколола нас и сделала чужими. И даже если большинство этого не замечает, Шеклтон тратит немало сил и терпения, чтобы поддерживать в нас нормальное расположение духа.

И четвертую апрельскую ночь после оставления лагеря мы проводим в шлюпках: за сорок морских миль до желанных островов мы видим в море лишь отдельные полузатопленные льдины, тот самый айсберг, к которому мы пришвартовались, показался Крину и Уайлду, которые его самым тщательным образом обследовали, не слишком надежным убежищем.

С наступлением темноты температура понижается до двадцати градусов ниже нуля. О сне думать не приходится. Шлюпки связаны между собой и пришвартованы к ледяной стене айсберга. Дождь сменяется снегом и градом, потом снег с дождем и град идут одновременно; мимо нас проплывают еще айсберги, за ними возникает череда волн, которые накатываются на наши шлюпки, вода заливает их, не спасают ни парусина, ни брезент. Мы промокаем до костей.

Вместо бедного Холнесса Шеклтон переводит к нам в «Стэнкомб Уиллз» совершенно запуганного и вымотанного Хау. Он, Бэйквелл и я неподвижно лежим, скорчившись и прижавшись друг к другу, под несколькими слоями брезента и парусины и не двигаемся, стараясь сохранить как можно больше тепла от наших тел. Я плотно обнимаю Бэйки; между нами на голом дне шлюпки скорчился Хау, которого мы согреваем и час за часом шепотом утешаем, пока его не одолевают холод, голод, усталость и ужасная бессонница. Весь дрожа, Хау погружается в обморочную дремоту.

Сначала Крин каждый час спрашивает, живы ли мы еще.

— Да! — отвечает кто-нибудь, и мы прислушиваемся, раздастся ли снова бас Тома Крина.

— Отлично! — кричит он немного погодя.

Я спрашиваю Крина, жив ли Винсент, с которым он прячется от холода.

— Не беспокойся обо мне, Блэкборо, — вскоре приходит ответ.

Во второй половине ночи мы замолкаем, даже капитаны шлюпок перестают окликать нас. До меня доносятся лишь шорох дождя и снега и грохот прибоя. Я сижу неподвижно как во сне целую вечность, прижимаюсь к другу, и его дрожь передается мне.

Я не хочу закрывать глаза. Дурной сон, который меня ожидает, — это бездна, она завывает моим голосом. Горячая голова Хау, зажатая между моими бедрами, обжигает мне кожу. Но отстранять ее я тоже не хочу. Но даже если и захотел бы, то не смог. Я не могу пошевелить и пальцем.

Рот Бэйки рядом с моим ухом. Он храпит, потом я понимаю, что это просто его тяжелое дыхание. Оно почти не отличается от негромкого воя ветра.

Лишь однажды мне кажется, что я различаю какие-то слова.

— Рыба! — тихо шепчет Бэйки. Ему что-то снится? Или это все же завывает ветер?

Рыба! Да, мелькает у меня в мозгу, надо вынуть рыбку Эннид. Когда же еще, если не сейчас?

Прочти ее послание, и останется только мужество, а отчаяние уйдет.

Я представляю себе, как я лезу за рыбкой. Пальцами, на которых исчезли все царапины и волдыри. Мгновенно открываю карман, и вот уже рыбка у меня в руках. На покрытое яркой краской дерево падает свет. Сердце выскакивает у меня из груди, когда я открываю крышку. В брюшке рыбки лежит не записка, а красная книжечка. По крошечной копии конторской книги мистера Малдуна я понимаю, что мне снится кошмарный сон. Но все же я ясно вижу семь страниц — больше книжечка не вместила — и читаю:

Ад не горяч, он холоден как лед,Ты дьявол,И я, кого когда-то звали Джаггинс,О Господи,Я пропадаю во льдах,Скажи мне, дьявол,Почему я умер!

Утром над морем повис такой густой туман, что с носа «Кэрда» я не могу разглядеть лица людей. В тишине разносятся лишь тихие стоны Холи. Том Крин ощупывает Хау в поисках обморожений, потом садится позади него и заворачивает матроса в свою куртку. В их взглядах, во взгляде Винсента, во взгляде Бэйквелла — во взглядах всех я вижу, что они пережили такой же кошмар, как и я.

Шеклтон велел произвести перекличку. Он обхватил рукой мачту на «Джеймсе Кэрде» и внимательно слушает каждое имя.

И все мы, морщась от боли, кричим или хрипим свои имена.

Мы сами удивляемся, что еще до сих пор живы.

Мы плывем сквозь снег и туман, все в пятнах от обморожений, с воспалениями на губах и деснах, смертельно уставшие и мучимые страхом, что пропустим сушу. Во второй половине дня на короткое время погода улучшилась. Уорсли тут же кладет «Дадли Докера» в дрейф и направляет секстант на солнце. Тянутся ужасные минуты, в которые никто из находящихся в покачивающихся на легких волнах шлюпках не осмеливается произнести ни слова. Капитан также молча повторяет свои вычисления. А затем поворачивается к Сэру, и лица обоих светлеют.

Мы по-прежнему придерживаемся правильного курса, лишь сорок миль отделяют нас от острова Элефант. Если сохраним скорость, то достигнем острова с наступлением темноты. Никто не выражает радости. Мы переглядываемся, и некоторые смотрят на небо. Оно закрыто облаками. Врачи пытаются привести в чувство Холи.

— Земля, Холнесс! Через несколько часов будем на месте! Холнесс!

Маклин держит его лицо в руках, вскоре тот отвечает.

— Да, — говорит он слабым голосом. — Земля, есть. Понятно.

Мы сделали ошибку, захватив с собой в шлюпки слишком мало льда из боязни перегрузки, и теперь расплачиваемся

за это в полной мере, испытывая ужасную, невыносимую жажду. На некоторое время мы находим, как облегчить наше положение — высасывая кровь из кусков тюленьего мяса, которые оттаиваем, засунув под одежду; но из-за того, что мясо соленое, немного погодя жажда и боль во рту усиливаются вдвойне. Когда Маккарти в «Докере» и Маклеод в «Кэрде» один за другим срываются на крик и требуют воды, Шеклтон приказывает выдавать сырое мясо только во время приема пищи или когда жажда угрожает повлиять на рассудок человека. Маккарти и Маклеод получают каждый по куску, и их руки и рты сразу становятся красными от крови. Они смотрят на море отсутствующим взглядом, а в это время весь оставшийся провиант перегружается в самую маленькую шлюпку, то есть нашу. После этого она становится тяжелее, и ее берет на буксир «Кэрд».

Ранним вечером свежий ветер разогнал сплошной облачный покров. В разрывах между облаками под розовым небосводом мы видим семь покрытых снегом и льдом вершин. Они не оставляют сомнений — перед нами лежит остров Элефант. Навстречу нам летит стая буревестников, чтобы хорошенько нас рассмотреть. Роскошные птицы устремляются вниз, пролетают на уровне глаз мимо шлюпок и взмывают ввысь, планируя на шквалистом ветру, который уносит их в темноту. Нашим шлюпкам с трудом удается бороться с ветром, дувшим с суши, который так умело используют птицы. Черные очертания острова становятся все ближе. Однако в бушующих волнах, бьющихся о рифы, шлюпки тем беспомощнее, чем ближе мы подходим к острову.

С наступлением темноты опять начинается сильный дождь со снегом. Уорсли и Шеклтон, каждый громко крича со своей шлюпки, советуются. Наконец шкипер получает разрешение плыть вперед на «Дадли Докере» и поискать место для высадки. На носу «Кэрда» Шеклтон направляет луч света от лампы компаса на парус, чтобы дать Уорсли возможность ориентироваться. Некоторое время мы видим свет на «Докере», сквозь пургу и гребни волн мелькает освещенный парус, много раз скрываясь за скалами и утесами острова. Но потом световое пятно исчезает. Шеклтон еще долго стоит у мачты и всматривается в снежную завесу. Свет больше не появляется. Но едва Шеклтон отворачивается и пролезает к корме, как Гринстрит кричит, что Уайлд потерял сознание у руля.

На «Кэрде» убирают паруса. Тем самым нарушен контакт со шлюпкой Уорсли. Однако вытащить замерзшего до бессознательного состояния Уайлда из-за румпеля и перенести в середину люди на «Кэрде» могут, только когда шлюпка не движется. Мы с Бэйквеллом стоим на онемевших ногах у мачты и высматриваем нашу флагманскую шлюпку. Несколько человек делают Уайлду массаж, растирая его тело до тех пор, пока не удается согнуть сведенные судорогой конечности.

Он приходит в себя. Рядом с ним полулежит Холнесс, глядя в темноту большими глазами. Уайлд застонал, Холи тоже, а потом заплакал.

— Человек просидел у руля двенадцать часов, — говорит нам Том Крин. Кажется, он забыл, что то же самое можно сказать и о нем.