Ледяные небеса - Мирко Бонне

— Маклеод! Назад! Сторновэй, нет!

Морской леопард вдвое больше и вдвое быстрее Маклеода, он изо всех сил, скользя и извиваясь, ползет к орущему как ребенок Сторновэю. Хищник почти догоняет нашего спотыкающегося на льду бывалого матроса, когда Фрэнк Уайлд стреляет из карабина. Ему достаточно одного выстрела.

В брюхе морского леопарда мы с сэром Эрнестом и Грином находим кучу странной, совершенно белой рыбы. Это, как объясняет нам Боб Кларк, ледяная рыба, кровь которой не красного, а белого цвета. Всего мы насчитываем тридцать одну рыбину, но поскольку три из них наполовину переварены, остается ровно двадцать восемь, то есть по одной рыбе каждому.

Маленький морской леопард, серебристый в черную крапинку, рядом дата и число — четыреста тридцать пятый день во льдах… Джордж Марстон любовно наносит наш пир в «Лагере терпения» на антарктические часы.

Мы в унынии, потому что не можем больше думать ни о чем, кроме еды. Так прекрасно с полным животом тяжело шагать по мягкому льду вдоль полыньи и представлять себе открытое море. Оно не может быть далеко! Три тысячи метров лакрично-черной воды лежат у моих ног.

Белое пятно в снегу

— Что за трагедия, если мы не откроем море? Ну-ка, расскажи.

Он не понимает, в чем моя проблема. Конечно, он не возражал бы, чтобы в его честь назвали море, море Бэйквелла, ну а если нет?

— Ну и что? Переживу как-нибудь.

Мы сунули пешни в карманы штанов и взяли по блоку льда, которые мы вырубили из торосов. Мы возвращаемся в лагерь.

— Слушай внимательно и не прерывай меня, — говорю я Бэйквеллу, — и я тебе все объясню.

Я начинаю с самого начала: если предположить, что Кук обнаружил сам дом — Антарктику, то Росс нашел его дверь, то есть море Росса, через которую Скотт, Шеклтон и Амундсен вошли внутрь. А кто отыскал замочную скважину? Это был старый и очень набожный охотник на тюленей по имени Джон Баллени.

С борта своей шхуны «Элиза Скотт», рассказываю я Бэйквеллу, первого февраля 1839 года Баллени направил секстант на солнце. Он рассчитал, что находится на четыреста сорок километров южнее, чем все люди до него. Скрытый за горизонтом, в двух днях пути по чистой воде, лежал вход в море, о чем Баллени не подозревал. Ныне оно называется морем Росса.

Паковый лед и туман вынудили «Элизу Скотт» и небольшую «Сабрину» направиться дальше на северо-запад. Через десять дней плавания Баллени обнаружил группу вулканических островов. Капитан «Сабрины» решил подойти к одному из унылых островков, чтобы взять пробы горных пород. Томас Фримен стал первым человеком, ступившим на твердую почву южнее Южного полярного круга.

Я рассказываю Бэйквеллу о тех двух днях, когда была решена судьба деда Винсента — о тринадцатом и двадцать четвертом марта 1839 года. Тринадцатого марта Баллени записал в судовом журнале: «Сегодня утром на борт поднялся капитан Фримен, он привез юнгу Смита и забрал с собой юнгу Джаггинса». Спустя одиннадцать дней после этого необъяснимого обмена юнгами оба корабля угодили в штормовой фронт. Ночью на «Сабрине» зажгли факел, обозначающий сигнал бедствия. Однако Баллени не смог прийти на помощь капитану Фримену и его людям. Голубой свет был последним следом «Сабрины». Она затонула, и вместе с ней утонули капитан Фримен и юнга по прозвищу Джаггинс.

«Элиза Скотт» вернулась в Лондон как раз вовремя, чтобы некто другой смог переписать ее бортовые журналы и взять их в свою собственную экспедицию: корабли Росса «Эребус» и «Террор» следовали курсом Баллени, и им удалось войти в море, о котором так и не узнал охотник за тюленями.

— Вот. Это вся история, — говорю я.

Бэйквелл бросает лед у входа в палатку. Во все стороны брызгает полужидкая каша из мокрого снега.

— Не повезло! Но они все же вернулись домой живыми и здоровыми. И ты уверен, что Джаггинс — это дедушка Винсента? Сколько же ему было лет? Ведь он уже был отцом.

Согласно вербовочному листу Джейкобу Джаггинсу Винсенту было столько же лет, сколько мне, когда я познакомился с Винсентом, то есть семнадцать. И он был из Бирмингема, как и наш боцман. Знал ли Баллени, что его юнга уже стал отцом, и знал ли об этом сам Джаггинс, в судовых журналах не написано.

С каждым днем становится все яснее, что наша льдина тает, а мы находимся на грани голода, я же между тем еще и еще раз перечитываю рассказ Баллени, чтобы важнейшие детали отложились у меня в памяти. При этом я задаю себе вопрос, зачем я, собственно говоря, это делаю. С лица Винсента исчезла гладкость, пропало и его высокомерие. Оно приобрело такое же выражение сонной печали, как и лица остальных. Ну и что я ему скажу? Что я проверял его слова и прочитал, как погиб его дед? Я должен сказать, я, мол, сожалею, Винсент, но страшная правда заключается в том, что Джаггинс утонул из-за трагической случайности семьдесят пять лет назад?

И разве теперь нам не приходится копаться в отбросах, которых чураются даже собаки и кошка, и ждать день и ночь, что льдина, на которой стоит лагерь, расколется и мы рухнем в море, а лед сомкнётся над нашими головами? Вот если бы мы сидели за коньяком с сигарами в хижине в бухте Вакселя и ждали возвращения триумфаторов после завершения пешего перехода через Антарктику… вот тогда было бы возможно поговорить с Джоном Винсентом и убедить его в ценности этой книжонки.

Желто-красная книжка в моих руках похожа на апельсин. Несколько недель она пролежала во льду, и еще столько же я носил ее у сердца рядом с рыбкой, чтобы она оттаяла и просохла. Кем был он, Джаггинс, корабельный юнга Джона Баллени, известно лишь его внуку, мне, моему другу Бэйки и этой книге. Я бросаю ее в воду, и она тонет в мгновение ока.

Бэйквелл прав: почему я должен заботиться о мертвых — самим бы остаться в живых. Мы можем замерзнуть насмерть, умереть с голоду или утонуть — с каждым днем смерть все ближе. Мы верили изо всех сил, что сможем выжить, со временем приходится признать, что уже много месяцев мы попросту оттягиваем смерть. Уже начало апреля. Вот-вот наступит следующая зима. Мы еще видим пролетающих качурок и поморников — верный знак, что чистая вода недалеко. По ночам мы слышим, как проламывают льдины киты, чтобы вдохнуть воздуха. Но тюлени уже уплыли на север, в другие широты. Наши запасы почти иссякли. Почти не осталось жира, из-за этого мы не можем топить печки и вынуждены есть остатки тюленьего и пингвиньего мяса сырыми, частью испорченными, частью замерзшими. У них такой противный вкус! От этого чувствуешь унижение: голод только усиливается, и еще сильнее усиливается страх обессилеть и не суметь забраться в шлюпку, если льдина начнет ломаться. Мы были в жутком отчаянии из-за страха и голода, мы не выдумывали больше рецептов, не было больше игр у сэра Эрнеста Шеклтона. За все эти месяцы, за все время на корабле и в обоих лагерях из ящика с припасами не пропало ни кусочка шоколада. Но когда раскололась льдина и мы все оказались на крошечном обломке льда, у нас уже не было сил, чтобы играть на нем в футбол, вот тогда однажды утром из ящика, где Грин хранил еду, исчез последний кусок мяса. Крики и ругань Уайлда не помогли узнать, кто вор, — мы все выглядели одинаково — грустные, испуганные и голодные.

Уайлд пристрелил последнюю собаку. После долгих колебаний Макниш выдал, где он прячет кошку. Уайлд пристрелил и ее тоже. С этого момента наш дневной рацион состоит из двухсот граммов вяленого собачьего мяса, трех кусочков сахара, одного печенья и полустакана растворенного в воде сухого молока. Больше воды не полагалось. Ее берегли для плавания на шлюпках, поэтому она находилась под охраной. Кто хочет пить, набирает в банку из-под табака лед и берет ее с собой на ночь в спальный мешок, где лед тает под действием тепла тела. За ночь получается столовая ложка воды.

Время легких перепалок прошло. Теперь ссорятся в открытую, зло и непримиримо. Джимми Джеймса обвиняют в неблагодарности, Орд-Лиса — в скупости. Однажды вечером он упал, обессилев, потому что отложил половину своего ежедневного рациона на вечер. Винсент, Стивенсон и Макниш оставили его лежать на снегу. В тот же день Шеклтон лишил Винсента ранга боцмана и понизил его до простого матроса.

— Они обзывают меня жидом, — говорит по вечерам Орд-Лис, — и Уайлд этому потакает.

Утром после дождливой ночи шлюпки наполовину просели в размокшей льдине. Макниш отказывается помочь вытянуть «Джеймса Кэрда» на твердый лед.

— Что там случилось? — кричит Шеклтон с «Дадли Докера». Через несколько секунд он уже около нашей главной шлюпки.

Уорсли докладывает:

— Макниш думает…

Шеклтон перебивает его, что происходит впервые:

— Прикажите вашим людям приступить к работе, капитан. И побыстрее, это приказ!

Макниш не двигается с места. Единственное светлое пятно на его лице — это белки глаз, которые не отрываясь смотрят на Сэра.