Ледяные небеса - Мирко Бонне

Он хватается за что-то, делает шаг, и вот он уже вскарабкался на фальшборт. Борт судна сейчас едва ли выше, чем борта нашей шлюпки.

— Счастливо! — кричим мы ему вслед, Хёрли подмигивает, после чего надевает очки и замахивается, чтобы нанести первый удар киркой.

Бэйквелл намерен спасти несколько теплых вещей. Состояние кубрика заставило его быстро распрощаться с этой мыслью. Когда мы сами забрались на верхнюю палубу, Хёрли уже нашел путь внутрь шхуны. Мы слышим, как он по пути в кают-компанию разносит все на куски в «Ритце» и центральном коридоре. Но о том, чтобы прорваться в кубрик, нечего и думать. Мы растерянно стоим на краю кратера, который образовался на месте исчезнувшей, по-видимому затянутой льдом в глубину фок-мачты. Мы смотрим на серую ледяную массу и размолотые льдинами обломки коек и шкафов. Я предлагаю ему спуститься туда.

Ему нужно выполнить и другие поручения. Для Макниша он должен привезти планки определенной толщины, которые понадобятся для переоснащения шлюпок. Керру требовались муфты и скобы для установки печки в палатке. Грин просил поискать ящик с солониной, хотя и сомневался в его существовании, но его якобы видела на палубе последняя группа. И наконец, создатели антарктических часов высказали пожелание, чтобы их творение было доставлено в лагерь. Бэйквелл хотел постараться специально для Марстона и разыскать деревянный диск. У нашего художника не сохранилось ничего, что было ему дорого, поэтому он болтается по лагерю как бородатое привидение с большими стеклянными глазами и всем мешает. А ремонт часов, если их удастся найти, точно подбодрил бы Марстона.

Я спрашиваю Бэйквелла, где он хочет начать искать, но он лишь пожимает плечами. Однако я замечаю, как сильно его тянет пробраться под палубу, в бывший «Ритц» к Хёрли, который крушит там все подряд и определенно нуждается в помощи.

— Думаю, сначала я пойду вниз, забрать часы. Кто знает, долго ли еще будет такая возможность. А ты?

— О, — говорю я так же простодушно, как он, — может быть, погляжу, что осталось на льду от той кучи.

— Ты посягаешь на Библию, сознавайся, маленький роялист!

Бэйквелл наклоняется и заглядывает в черную дыру бывшего кубрика. Там, где была моя койка, торчит острый край пропоровшей борт льдины, сообщает он мне. Снизу тянет сырым холодом. Пахнет так же, как в подвале собора Святого Вулоса.

— Да, Библию, почему бы нет, — солгал я. — И может быть, я захвачу золотые штучки Шеклтона.

Я имею в виду часы, портсигар, монеты Сэра, хотя они меня совершенно не интересуют.

Он перелез через край.

— Бэйквелл! Не лезь туда!

— Именно это я и сделаю. Мне кажется, что проход совершенно свободен. А ты делай что хочешь. Главное, будь осторожен. И следи за трещинами, понятно? Возьми с собой пешню. До скорого!

Он спускается вниз. Последнее, что я вижу, — это его руку, цепляющуюся за обледеневшие доски палубного настила. Затем он исчезает.

Библии королевы-матери, золотых часов Шеклтона и всех остальных предметов, оставленных нами на льдине, больше нет. За десять дней, прошедших после эвакуации, они частью ушли под лед, частью были унесены дрейфующей льдиной. Исчезло все, и картины, и сувениры. Я возвращаюсь к обломкам шхуны с пустыми руками.

Я задумал еще кое-что, и, наконец, ничто меня от этого не удерживает.

Чтобы добраться до кормы, мне нужно сначала одолеть много препятствий. Путь на корму преграждает баррикада из мерзкого серо-зеленого льда. Ледяной вал тащит с собой части шпангоута, канатов, снастей и прочего хлама, который уже нельзя распознать. У грот-мачты громоздится стена льда в два человеческих роста, на самом ее верху катается сброшенная с самого верха и ненужная теперь бочка «вороньего гнезда».

Я осторожно перебрался через лед и обошел корму. Она в жалком состоянии. Там, где от корпуса были оторваны шпрюйт и руль, зияет рваная и широкая дыра. Она белого цвета, потому что вся корма забита льдом, который продолжает давить во всех направлениях: в сторону носа, проламываясь через корабль, в бока, разрывая борта, и здесь, у меня перед глазами, где он стремится снова вырваться наружу. Он раскромсал на куски роскошный транец нашего корабля, название стало расползаться в разные стороны и частью стерлось:

ЭНД НС

Лo он

По заднему фалрепу левого борта я карабкаюсь наверх и иду, как и следовало ожидать, позади ледяного вала на ют. Фальшборт, шпили и надстройки разорены так же, как средняя часть корабля и нос. Бизань-мачта сломана на высоте марса. Гик и реи погребли под собой кормовую рубку, крыша с той стороны, где была каюта Уорсли, обвалилась. Но к моей большой радости, лед еще не добрался до палубы, и каюта Шеклтона вроде бы уцелела.

Сюда на корму не доносится ни малейшего звука от Бэйквелла и Хёрли — стена льда в центральной части судна глушит все шумы, идущие с носа. Когда начинается очередное сдавливание, корпус издает треск и учащающийся стук. Я чувствую, как «Эндьюранс» дрожит и трясется под ногами, и в паузах между сдавливаниями со всех сторон слышны пощелкивания. Лед уже совсем близко. Возможно, его от меня отделяет лишь настил с палец толщиной, на котором я стою, и меня бросает в дрожь, когда я думаю об обоих сумасшедших, которые копошатся внизу в белой шахте.

Первый взгляд в коридор между каютами Шеклтона и Уорсли не позволяет надеяться на что-нибудь хорошее. Проход перекручен, сжат и снова вытянут, почти везде со стен сорвана белая лакированная обшивка, и над ним больше нет крыши. На фоне неба выделяется упавшая крюйс-брам-стеньга, которая разнесла крышу и перевернула каюту Уорсли вверх дном. Пол — скользкий. Я наклоняюсь и провожу рукой по тончайшей пленке, которую ледяная масса продавливает сквозь настил.

Каюта шкипера превратилась в руины, забитые рухлядью. Высотой они еще достают до груди. В продуваемую сквозняками каюту падает сумеречный свет. Я вспоминаю, как здесь, мокрый, как будто упал за борт, закутанный в одеяло, едва мямливший что-то, я перестал быть корабельным «зайцем».

Куда занесло письменный стол Уорсли? Захватил ли он с собой папку с газетными вырезками?

Требуются мужчины для очень рискованного путешествия

«Будьте добры, вытритесь, наконец. Я не буду делать это за вас».

В ледяной каше плавают книжные страницы, полотенца, может быть, даже то, которое он дал мне тогда, тринадцать месяцев назад.

Каюта теперь слишком низка, чтобы в ней можно было оглядеться, и в ней вроде бы нет ничего сохранившегося, чтобы я смог привезти это капитану. Наполовину размокшие, наполовину замерзшие страницы принадлежат «Дэвиду Копперфилду».

Кроме того, я не могу ждать долго. Я хочу, наконец, знать, что стало с книгами Шеклтона.

Но дверь в его каюту заклинило и перекосило, и, кажется, что-то давит на нее изнутри.

Она не поддается. Я отступаю.

По левому борту, как и по правому, иллюминатор плотно закрыт изнутри и занавешен. Что делать? Я иду вперед на верхнюю палубу и ищу в груде смешанного со льдом хлама какую-нибудь длинную железяку. Мне удается отыскать кусок релинга и выдрать его из кучи, и я ползу с ним на четвереньках по зависшей бизань-мачте на уцелевшую часть крыши надстройки, где находятся каюты. Та сторона, где располагалась каюта Шеклтона, осталась неповрежденной. Там даже нет льда.

Я останавливаюсь, чтобы перевести дух.

Я слышу, как что-то кричит Принц, а Бэйки ему отвечает. У обоих все в порядке.

Наш лагерь на севере окутан завесой из снега и тумана, лишь там, где рядом с наблюдательной вышкой догорали остатки чучела, в небо поднимается тонкий столб дыма. А может, это дым от одной из печек. Грин грозился приготовить пудинг из подкожного тюленьего жира.

На востоке, западе, юге не видно ничего, кроме льда.

Лед. Работая найденной железкой как рычагом, я расшатал три доски и оторвал достаточно изоляционного материала, чтобы можно было пролезть внутрь. Свет упал в каюту. Мне сразу стало ясно, что будет лучше не открывать этот склеп, а оставить его льду.

Слезы наворачиваются на глаза. Что за зрелище! Лед, выдавленный из разрушенной кормы, оставил неповрежденными только стены и крышу каюты Шеклтона. Синевато-белая масса заполнила всю внутренность каюты, лишь немного не достав до крыши, — если я просуну ноги в проделанную мною дыру, то сразу встану на лед.

Я отрываю от крыши еще несколько досок, и как только дыра становится достаточно большой, я начинаю копать — больше от злости, чем от желания что-нибудь найти. Чем глубже я копаю, тем мягче становится лед. А в нем спрятаны вещи, которые он захватил и протащил через каюту. Я натыкаюсь на шляпу Шеклтона, его пишущую машинку, освобождаю первые книги, это три тома энциклопедии. Потом еще два тома, как нарочно смерзшиеся с «Собранием описаний путешествий в Южные моря, совершенных в XVI, XVII, XVIII веках, и сделанных там открытий» Далримпла. Я начал читать этот «талмуд» сразу после того, как мы зашли в область льдов, и вскоре вернул его Шеклтону, разозлившись на то, что Далримпл, несмотря на открытия Кука, продолжал писать об обжитом теплом Южном континенте. Сейчас я снова держу в руках его книгу, но не могу ее читать. Лед превратил ее в смерзшийся кирпич. Кусок книги оторван и исчез. Но и без того взять с собой особо нечего. Собственно говоря, все останется здесь — книги, которые я раскопал с помощью куска релинга, галоши Шеклтона и маленькая железная лошадка, которую подарили ему его дети в качестве талисмана перед этим путешествием. Я ставлю лошадку на лед, слегка толкаю ее, и она съезжает в темный угол каюты.