Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника - Альбин Конечный

пироги, помимо ягодного варенья, с моченой брусникой, с сушеной малиной, с миндалем и коринкой, с изюмом и т. д. Каждый день к столу подавалась какая-нибудь каша. <…> Вообще мучного и в скоромные дни ели больше, чем мяса. Помню масленую. На масленой неделе мясо совсем исчезало со стола и заменялось а рыбой, блины пекли, начиная с сборного воскресенья, каждый день по два раза. <…> Не говоря уже о масленой и Пасхе, когда в изобилии пеклись куличи на всю неделю, усиленной мучной едой отмечались и другие праздники. Так, например, на Крестовоздвижение пеклись из теста кресты, на 40 мучеников – жаворонки, а во все родительские субботы – блины и приготовлялся кисель. Кисели ели, помимо ягодных, миндальные, гороховые, овсяные. Думаю, что такой перевес мучной пищи надо приписать относительной дороговизне мяса, потому что помню жалобы матери, что к говядине «приступа нет, сделалась 10 коп. фунт». Это было в конце сороковых и в начале пятидесятых годов»[851].

Но когда наступал праздник, стол оформлялся особо торжественно, и здесь проявлялась вся фантазия хозяина. «Новый год. Утро. Еще и десяти не било, а уж в зале у купца Обрубаева в углу был поставлен стол, покрытый белой скатертью, и на столе стояла закуска: пирог с сигом и визигой, селедки, икра, сыр, сардинки и целая шеренга бутылок с самыми пестрыми ярлыками и графинов с серебряными ожерельями, в которые были вставлены бумажки с надписями вроде следующих: „на косточках, желудочная, для живота“. На двух же графинах с простой водкой надписи гласили: „купеческая“, на другом – „монашеская“». Хозяин – «полный мужчина в новом сюртуке и с напомаженною полуседою бородою, из-под которой виднелись две золотые медали, скрипя ярко вычищенными сапогами, важно ходил по комнате и ожидал гостей, долженствующих явиться с визитами»[852].

Как отметил Башуцкий, «нет несколько известного купеческого дома, где бы в назначенные дни года не давались балы или обеды, на которые нарочно приглашаются люди чиновные и знатные. Эти празднества поддерживают некоторым образом знакомства купеческого сословия с высшими, они чрезвычайно роскошны и блистательны»[853].

4. Бытовое поведение: распорядок дня, обычаи, одежда, чудачества

Городская торговля шла круглый год, кроме трех праздничных дней: первого дня Пасхи, Троицы и Рождества. Также работали до полудня в Прощеное воскресенье на Масленой неделе и в Фомино воскресенье (после Пасхи), когда хозяева производили расчет с приказчиками, «молодцами», как их называли. До 1860‐х годов существовал «обычай, что лавочный приказчик должен быть непременно холостой и жить в квартире хозяев. Как только приказчик задумывал жениться и бракосочетание совершалось, он терял место»[854].

Купцы вставали с рассветом, а обедали, как правило, дома, но в разное время: гостинодворы, апраксинцы и прочие – в 12 часов, а торговавшие на Бирже – после ее закрытия, в 4–5 часов; ужинали вечером в 8–9 часов.

За продуктами на рынок ходили купеческие жены, а не прислуга, «посылать покупки на дом не было в обычае тогдашних купцов»[855].

В застолье соблюдали ритуал. «Во время еды все должны были молчать, произнесенное кем-либо из обедающих слово сердило главу семьи, и в наказание он ударял виновника по лбу ложкою. Прислуга молча переменяла кушанье, дед ее приучил понимать, что он указывал знаками. <…> Окончив обед и помолившись Богу, разрешалось говорить, но и тут не громко. После обеда, по русскому обыкновению, дед ложился часа на полтора отдохнуть»[856]. «Купцы из лавок ходили обедать домой и после обеда ложились отдыхать. Это был повсеместный обычай, – свидетельствует Михаил Пыляев. – Не отдыхать после обеда считалось в некотором смысле ересью, как всякое отступление от прадедовских обычаев»[857].

Жизнь в купеческом доме протекала в кругу семьи. Гостей приглашали в основном по праздникам (в первый день Рождества и Пасхи; на Святки в дом впускались ряженые; в Новый год принимали визитеров с поздравлениями, но встречали его с родственниками) и в дни особых семейных торжеств. «Знакомства особенного большого дед не любил водить. Кроме… браковщика Андрея Чернова, доктора Кадетского корпуса Андрея Егоровича Шестакова, соседей по дому семейства Мошниных, да дальних родственников Бакалягиных, гостей не бывало»[858]. Лейкин отмечает, что «ходить накануне воскресенья и праздников в гости и принимать у себя гостей считалось у нас грехом. Впоследствии это стало изменяться»[859]. А когда гости все же собирались, то после обеда мужчины усаживались играть на небольшие деньги в карты (горку, три листа, трынку, ламуш, бостон и др.), а женщины в соседней комнате вели за чаем со сладостями свои разговоры.

В праздничные дни купцы наносили визиты друг другу, оставались у кого-нибудь на обед или принимали у себя. А приказчики, завив волосы в парикмахерской и поздравив хозяев, отправлялись погулять в трактир (где иногда играли в бильярд, «пыряло», как называли его апраксинцы). Особенно широко гуляли приказчики, получив расчет в Фомино воскресенье. «В этот день молодцы (приказчики. – А. К.) заговеются надолго, вплоть до Рождества, и потому гулянка эта прощается и от самих хозяев, – вспоминает Лейкин, – ведь этим днем заканчивается торговый год, как же не отпраздновать его?»[860].

Сложившееся мнение, что ресторанный гуляка – прежде всего купец, не соответствует действительности. Если говорить о купечестве как о сословии, то, во-первых, купцы дорожили своей репутацией, а дело было смыслом их жизни; во-вторых, они представляли самую малочисленную часть от всего населения Петербурга (об этом см. ниже); и, наконец, приказчики и дети купцов, посещавшие питейные заведения, не имели никакого отношения к купеческому сословию, если не состояли в нем (оно не передавалось по наследству). Разумеется, среди постоянных ресторанных гуляк и дебоширов были и купцы, которые по разным личным причинам (или завороженные цыганским пением)[861] оставляли в заведении все состояние.

До середины XIX века, как утверждает Лейкин, «драка в Петербурге считалась даже спортом. На эти драки являлись зрителями купцы, часто и сами, не утерпев, вступали в бой и награждали победивших деньгами, делая складчину»[862].

Посещали купцы бани (традиционный торговый промысел купечества), где «всегда были цирюльники, занимавшиеся кровопусканием всех родов и вообще лечением, а иногда проделывали это и простые мужики-парильщики, а в женских банях – бабки-сторожихи»[863]; для жен торговцев «баня была некоторого рода клубом», куда они ходили по субботам «набираться новостей на целую неделю»[864].

Бытовали среди купцов и суеверия. «Против грыжи многие мужчины носили в ухе серебряную серьгу, а против какой-либо заразы – непременно медный крест на шее, который часто вешался рядом с золотым, а также и ладанку с головкой чеснока. Также от заразы у входных дверей квартиры вешали открытую банку с дегтем и пучок чесноку. Это была тогдашняя дезинфекция. Такие медные кресты и ладанки с чесноком носили на шее и мы, дети. Висели у нас и деготь и чеснок у дверей в квартире»[865].

Существовало поверье, что «кормление птиц связано с благочестием. Почти каждый лавочник занимался этим, вынося по утру из лавки зерна и хлеб для голубей и воробьев, высыпал корм и при этом крестился. <…> В Радуницу, при поминовении усопших, кормили птиц на кладбищах. Члены нашей семьи возили на кладбище грачам, галкам и воронам даже говядину»[866]. На могилах родственников «располагались с самоваром и с едой. <…> Служили литии по покойникам. У мужчин не обходилось и без возлияний»[867].

Перед наступлением Великого поста, «когда масленица кончалась, выжигались сковороды от скороми. Для этой же цели выпаривали горшки, вываривались кастрюли в щелоке, а остатки скоромной еды отдавали кучеру, татарину, служившему у кого-то на нашем дворе»[868]. По окончанию Великого поста было принято заключать новые торговые сделки.

В Вербную субботу приносили из церкви освященную вербу, которая «ставилась к образам, за киот, а один ее прут отделялся и помещался в бутылку с водой на окне; весной же, когда он давал