Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника - Альбин Конечный

Далее следовали Святки и Новый год.

Елка, зажженная в первый раз накануне Рождества, продолжала у нас стоять в украшениях вплоть до Нового года и зажигалась несколько раз. Устраивалась на святках всегда вечеринка, и большей частью в Новый год, когда дядя Василий бывал именинник, на которую приглашались родственники, приезжавшие с ребятами, и маленьких двоюродных братьев моих и сестер у нас собиралось на елке человек до двадцати. Взрослые садились играть в лото, а, мы, дети, рядились во что попало и бегали по комнатам в «уродских» и «арапских» масках. На святках обыкновенно нам дарили карикатурные маски с длинными уродливыми носами, вывернутыми острыми подбородками, с нарисованными волдырями на лбу и на щеках. Были и черные маски негра с красными губами. Девочки рядились всегда цыганками в пестрые платки, а мальчики, большей частью, выворачивали шубы мехом вверх и, надев их, ползали на четвереньках, рыча и изображая медведей и волков. Угощением для детей были пряники, мармелад, пастила и орехи. Орехи давили дверьми. Трескотня шла по всей квартире. Играющим в лото взрослым подавались пунш, мадера, варенье. Помню, что блюдцев не полагалось к варенью. Варенье подносилось в вазочке, в ней была положена одна десертная ложка и все гости ели варенье по очереди с одной ложки. Варенье подавалось разных сортов. Подавались яблоки, нарезанные на четвертинки, синий изюм и миндаль. Вечеринка заканчивалась ужином, в котором играла главную роль ветчина с горошком и клетчатый пирог с вареньем и желе из белого вина с вареньем и восковым зажженным огарком внутри. Иногда во время этих вечеринок приходили неизвестные нам ряженые «на огонек», как тогда говорилось. Эти ряженые в большинстве случаев были также в самодельных костюмах, пищали и ревели басом, называли хозяев и гостей по именам, и хозяева и гости старались угадать, кто бы это были под масками. Таких ряженых впускали в дом после некоторых колебаний и расспросов и тщательно следили за ними, чтобы они чего-нибудь не украли. Ряженые эти всегда являлись со своим музыкантом-гитаристом или скрипачом, тоже ряженым. Они плясали, напивались и уходили. <…> Сестра моей матери, тетка моя Ольга, тогда молодая девушка, а вместе с ней и наша прислуга, гадали на святках про суженого, спрашивали на улице имена, смотрели в зеркало, подслушивали у дверей чужих квартир»[897].

Лейкин описывает и развлечения купеческих детей во время Святок:

Хозяйские же сынки проводят святки весело. Бывают в театре, ходят в гости с родителями, маскируются и ездят на вечера.

Обыкновенно это устраивается следующим образом: сговариваются несколько человек ехать ряжеными, нанимают карету и берут в костюмерных напрокат костюмы. Самые употребительнейшие костюмы это шпанка – испанский или тирольский костюм, полька – польский, гамлетка – черный бархатный со стеклярусом, лемана – пьеро, гусарский и еще костюм почему-то называемый несчастным немцем: фрак и брюки в заплатах, рваные сапоги, мятая шляпа, высокий галстух с полисонами[898] до половины ушей и огромного размера лорнетка. Ряженые не разбирают, насколько костюмы их национальны. Иногда бывает так, что в них смешаны две национальности: какой-нибудь испанец – с головы испанец, а с ног поляк, гамлет расхаживает в ботфортах со шпорами и на гусарах бархатная шапка со страусовыми перьями, разумеется, не настоящими». Приехав в гости, ряженые танцевали кадриль и польку; их приглашали «покурить и прохладиться», то есть выпить хереску или модерки[899].

К Крещенью, в крещенский сочельник, маски [ряженых] от нас отбирались и сжигались. Считалось, что после Крещенья грешно было держать их в доме. Являлись приходские священники с крещенской водой, пели, кропили квартиру, а по уходе их мы, дети, ставили мелом кресты на всех дверях и окнах «от нечистой силы». Святки с их «бесовскими» играми считались законченным»[900].

А вскоре «подкатывала широкая масленица» с балаганными театрами, катальными горами, каруселями, с обилием разнообразных зрелищ и развлечений. Эти празднества в начале XIX века проходили на различных площадях города и на льду Невы, позже – на Адмиралтейской площади (1827–1872) и Царицыном лугу (1873–1898). На это гулянье, которое продолжалось неделю, приезжали не только весело провести время, но и продемонстрировать достаток (одежду, лошадей, экипажи), завести приятное и полезное знакомство.

«В один из дней масленицы нанимались извозчичьи четырехместные, так называемые поповские сани, куда сажали нас, детей, и возили вокруг балаганов и гор, где в то время бывало народное гулянье. Катанье это было в большой моде у купечества. Богатые купеческие семьи показывали дорогие меха, рысаков, парадную упряжь. Да и не одни купеческие семьи. Этими катаньями не брезговал и высший свет. <…> Сделав три-четыре круга, сани останавливались около какого-нибудь балагана, и нас вели в места смотреть представление»[901]. «У гор на Адмиралтейской площади началась выставка физиономий и нарядов. Апраксинцы [торговцы], в особенности новоженившиеся, также понесли туда выказывать свои наряды»[902].

Во время Великого поста в гости и на развлечения не ходили. «Разве в воскресенье после обеда хозяйские сынки пройдутся часок по Невскому. О концертах с живыми картинками и помышлять не смей, – родители прочтут такую рацею о суете мирской, что и охота пройдет»[903].

«Такой же порядок (как в первый день Рождества. – А. К.) был и в первый день Пасхи, с тою только разницею, что всем приходилось христосоваться раз по сту, какой бы мужик не приходил. Отказываться считалось не по-христиански, не в обычае. <…> Со всеми непременно обменивались яйцами. Яйца брали с собой, отправляясь с визитами. Некоторые приспосабливали у себя особые мешочки у пальто для яиц. Заутреню в Пасху вся семья отстаивала в дни моего детства в церкви Владимирской Божией Матери – мужчины в алтаре, женская половина на клиросе за решеткой»[904]. А затем отправлялись на пасхальное гулянье, которое проходило на том же месте, что и масленичное. «Впереди обыкновенно идет мать с дочерьми, а сзади в почтительном отдалении шествует сожитель с огромным синим или красным коленкоровым зонтиком на медной палке для того, чтобы в случае дождя прикрыть парадные наряды своих жен и дщерей», которые выступали «как павы»[905].

Весной «ходили справлять семик в Ямскую на Лиговку. Ямская того времени жила деревенскою, подгородною жизнью. Девушки в семик ходили по улицам с березками в руках, пели песни, водили хороводы, заплетали венки и опускали их на воду в Лиговку»[906].

6. Дача. Развлечения

В 1837 году Булгарин в фельетоне «Дача» писал: «Не ищите летом купца в лавке. <…> Все они на даче!»[907],[908] Это утверждение Булгарина относится в основном к купеческим семействам, которых отправляли на лето за город. Сами же купцы приезжали на дачу по воскресным и праздничным дням и, если позволяли дела, в другое время, хотя какая-то часть торговцев, подобно мелким чиновникам, по будням кочевала из города на дачу, а по утрам – обратно.

Однако Лейкин свидетельствует, что «в сороковых годах дача была достоянием людей со средствами, а в купеческом быту ею очень мало пользовались и люди состоятельные»[909].

Зажиточные купцы предпочитали не покидать город, особенно те, которые имели свой дом с садом на Петербургской стороне (например, Егор Полилов) или на Аптекарском острове, а дачу арендовали чаще всего многодетные семьи, жившие в доходных домах, при этом, в отличие от остальных горожан, они «оставляли за собой городские квартиры»[910].

Пока не появился удобный транспорт (конно-железные дороги, пароходные и дилижансные линии), местом летнего времяпрепровождения купцов и торговцев часто был Аптекарский остров и берега речки Карповки, отделявшей его от Петербургской стороны. Да и впоследствии, как отмечает Пыляев, тут «большая часть дач принадлежала купцам»[911]. Аптекарский остров привлекал близостью к городу (в южной части) и к невским Островам (Каменному, Крестовскому, Елагину), зеленью и пустынностью, речным