Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

«Так кто хуже из двоих – консул, приобретающий свои права мошенничеством, или консул, защищающий подобное мошенничество?»

Глава XX

И споткнется гордыня и упадет, и никто не поднимет его;

и зажгу огонь в городах его, —

и пожрет все вокруг него.

Объявляя себя римским консулом и присваивая знаки консульского отличия, Катилина понимал, сколь безумная дерзость заключена в его действиях. Это был уже не просто вызов сенату. Это был вызов многовековым римским традициям, всему римскому обществу. Это было началом войны, и мятежники отныне знали, что в случае поражения им не будет пощады. Ликторы с фасциями прошли впереди Катилины под радостный вой его сторонников, и в лагере Манлия была организована бесплатная раздача вина во славу нового римского консула.

В лагере еще продолжалось громкое веселье, когда в палатку Катилины вошел Манлий.

– Я распорядился усилить посты, – коротко бросил он, усаживаясь на скамью.

Катилина взглянул на него, недоумевая.

– Что случилось?

– Ничего. За исключением того, что боги послали к нам в лагерь римского консула, и я теперь должен охранять его, – хмыкнул Манлий, снимая свой шлем.

– Клянусь воинственным Марсом, твоя ирония неуместна, – нахмурил брови Катилина, – я должен был стать римским консулом, если бы не сговор этого болтуна Цицерона с патрициями.

– Конечно, – согласился Манлий, – только как к этому отнесутся в Риме? Римляне не любят, когда их консулов объявляют не на Марсовом поле.

Катилина, вспыхнув, громко выругался, и в этот момент в палатку вошел центурион.

– К нам пришли люди, человек пятьдесят, – коротко доложил он, – просят, чтобы их приняли в лагерь.

– В чем дело, Тиберий? – удивился Манлий. – А почему ты их не принял? Ты же знаешь приказ принимать всех прибывших.

– Это не римляне…

– Ты можешь принимать и союзников. Это неважно, – быстро перебил его Манлий.

– …а рабы? – докончил центурион.

В палатке воцарилось молчание. Катилина задумчиво разглядывал свои калиге. Манлий молчал.

– Рабы, – медленно сказал Катилина, – рабы и гладиаторы.

– А что, – оживился Манлий, – все правильно. Это знамение богов. Юпитер посылает нам свою помощь. Разве десять лет назад Спартак не собрал в свою армию более ста тысяч гладиаторов и рабов? Мы можем собрать в два раза больше и повести их за собой на Рим.

– Нет, – покачал головой Катилина, – рабов мы не примем. – Он сказал это тихо, но вместе с тем таким решительным голосом, что оба собеседника поняли – это окончательное решение.

– Ты сошел с ума, – сделал попытку сломить его непоколебимое упорство Манлий, – легионы гладиаторов пойдут за нами, стоит только бросить клич. Не отказывайся хотя бы от них.

– И от них тоже, – махнул рукой Катилина. – Ты забываешь, Манлий, – несколько надменно произнес римлянин, – я римский консул и не могу принимать в свою армию всякий презренный сброд. Консульские легионы должны состоять из свободных людей.

– Какое благородство, – разозлился Манлий, – ты знаешь, почему я не смог взять Пренесте. Именно из-за этих свободных трусов. Будь в моем распоряжении несколько сотен гладиаторов, я давно бы сидел в крепости.

– Я все сказал, – гордо поднял голову Катилина и, обращаясь к центуриону, добавил: – Иди и объяви по всему лагерю: «Римский консул Катилина не принимает в свой лагерь рабов и гладиаторов. Он римлянин, и честь Рима для него выше собственной судьбы».

Центурион молча выслушал приказ, бесстрастный, как настоящие римские легионеры. Кивнув головой, он вышел из палатки.

Едва он скрылся, Манлий закричал:

– Юпитер всеблагой лишил тебя разума. Как ты не понимаешь, что рабы и гладиаторы понадобятся нам в этой войне. Без них мы не сможем победить римское войско.

– Какое войско? – презрительно спросил Катилина, отстегивая тогу. – Кто его поведет? Болтун Цицерон или неудачник Антоний, который никогда не пойдет против меня? Помпей далеко, а в Риме нет достойного полководца.

– А Красс или Цезарь? – спросил Манлий.

– Они тоже не пойдут против меня, – немного неуверенно сказал Катилина и тут же быстро добавил: – Но Цицерон никогда не доверит им набор легионеров.

– С гладиаторами мы были бы сильнее в тысячу раз, – покачал головой Манлий, – нельзя было отказываться от них. Если мы победим, все забудут, что мы использовали их. А если проиграем, нас все равно распнут. Так какая разница – вместе с ними или отдельно?

– Для нас нет разницы, – согласился Катилина, – но для чести Рима мы не должны превращать нашу борьбу в обычное восстание рабов. Тогда от нас отвернутся все римляне.

– Ты раньше не был таким, – мрачно изрек Манлий, – ты стал слишком рассудительным, Катилина. Это на тебя не похоже.

– Я стал римским консулом, Манлий, – возразил патриций, – и тебе действительно нужно удвоить охрану лагеря. И объяви: в чьей палатке найдут вино, тот будет предан смертной казни. Мы на войне и должны жить по законам этой войны. Распорядись увеличить территорию лагеря. Думаю, к нам скоро присоединятся сторонники из других городов. Если у меня будет хотя бы тридцать тысяч человек, я пойду на Рим и, клянусь эриниями ада, я возьму этот город, – сжал кулаки Катилина.

Манлий покачал головой:

– Это не так просто, Катилина. Рим еще очень силен.

– Показное величие, – насмешливо сказал патриций, – мы сломим его, объявив власть народа вместо власти развратных сенаторов.

Пока в палатке Катилины шел спор, у северных ворот лагеря разгорелся спор между рабами, столпившимися у ворот, и римскими легионерами, не пускавшими их в лагерь. Лагерь заговорщиков, расположенный в долинах Этрурии, был устроен в традиционном римском стиле. Со всех сторон лагерь окружали ров и возведенный земляной вал, укрепленный частоколом. Ровные ряды палаток тянулись по всему квадрату лагеря. В центре находился преторий, где размещалась палатка полководца и приносились жертвы богам. Скорость, с которой римляне сооружали свои лагеря, надежность этих своеобразных фортификационных сооружений вызывали восхищение современников.

Стоявшие у ворот легионеры, высокомерные и надменные, подобно многим своим согражданам, начали издеваться над пришедшими. Рабы, среди которых было много гладиаторов, обнажили свои мечи, приготовившись к схватке, когда, наконец, появился центурион.

– Остановитесь, – громко приказал он. – Римский консул, Луций Сергий Катилина, не желает принимать презренных рабов и гладиаторов в свой лагерь. Мы не будем преследовать вас, вы можете уйти.

– Почему? – раздались гневные голоса из толпы. – Почему Катилина не принимает нас?

– Он римлянин, – важно сказал центурион, – и он не может запятнать себя сговором с презренным сбродом.

– Во имя великих богов! – гневно закричал один из гладиаторов. – Я тоже римлянин и получше тебя, Тиберий. Если бы Юпитер был ко мне благосклонен, я бы сейчас стоял на твоем месте. Только из-за долгов я оказался в гладиаторах, и ты это хорошо знаешь.

– А я? – закричал другой. – Меня обманули проклятые кредиторы, и я не сумел себя выкупить. Значит, я уже не римлянин?

– Убирайтесь! – гневно сказал Тиберий. – Иначе я прикажу распять вас.

– Только попробуй! – снова закричал первый из гладиаторов. – Скорее я проткну твое вонючее тело своим мечом, и ты отправишься на свидание с Хароном.

– В линию, – скомандовал разъяренный Тиберий своим легионерам.

Те послушно выстроились.

– Вперед! – закричал центурион и бросился первым с обнаженным мечом на стоявших гладиаторов.

Гладиаторы и рабы не захотели отступать, и началась ожесточенная схватка. Услышав крики и шум, из лагеря начали выбегать вооруженные легионеры, и вскоре пришельцы были обращены в бегство, за исключением тех, кто остался корчиться на земле в лужах собственной крови.

Отказ Катилины принимать рабов и гладиаторов в свой лагерь стал известен в Риме буквально на следующий день. Это известие еще больше укрепило авторитет заговорщиков у люмпенов городского плебса. Ничто так не импонирует люмпену, как подтверждение его принадлежности к избранной нации. Именно поэтому национализм всегда находил свою питательную среду среди разложившихся представителей среднего класса и подонков из числа люмпенов. Среди десятков тысяч римлян, жадно требующих «хлеба и зрелищ», было немало бездомных бродяг, не имеющих ничего за душой, кроме своего римского гражданства, позволяющего им существовать на подачки магистратов и триумфаторов.

Римский плебс постепенно развращался незаработанным хлебом и незаслуженными богатствами. Победы Мария, Суллы, Лукулла, Помпея становились не только источниками неслыханных богатств, стекавшихся в Рим, но и одной из главных причин разложения целого народа, привыкающего к мысли о хлебе, не заработанном собственным потом.