Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

Страна, граждане которой уже не могут прокормить свое отечество, народ, привыкший к чужому хлебу, начинают переживать естественный процесс разложения и деградации, становясь нахлебниками в собственном государстве. Постепенно формировался целый класс таких нахлебников, не привыкших трудиться, сеять, пахать, выращивать хлеб. Такой класс потенциально нес в себе угрозу демократии, ибо был продажен по своей сущности, всегда готовый переметнуться на сторону более удачливого победителя.

Более всего говорят о чести бесчестные люди. Именно поэтому отказ Катилины столь восторженно приветствовали разложившиеся и опустившиеся низы римского общества, предпочитавшие громкогласные рассуждения о чести и добродетели своему бесчестному и недобродетельному поведению.

В один из таких дней, когда рассуждения о лагере Катилины занимали умы и сердца римлян, Красс и Цезарь сидели в таверне на Авентине, там, где берет начало Остийская дорога, у построенного впоследствии Большого цирка.

Таверна принадлежала богатому нурсийскому торговцу Амбусту Вибулиану и управлялась Пинарием, бывшим легионером Суллы, уже двадцать лет назад вышедшим на покой. Сумев привезти в Рим часть награбленного, Пинарий с помощью Амбуста открыл эту таверну, и она считалась одной из самых лучших в городе.

Красс, не любивший посещать подобные заведения, недовольно хмурился, когда из-за соседних столов раздавались громкие крики в честь Катилины. В отличие от таверны Эвхариста, заведение Пинария было намного больше и состояло из нескольких просторных залов. Негодуя на себя в душе, Красс брезгливо морщился, сидя за столом, и в который раз проклинал себя за согласие зайти в этот кабак вместе с Цезарем. Все знали о непонятной любви Цезаря к злачным заведениям города. Теперь они сидели за столом в ожидании вина, стараясь не привлекать к себе внимание людей.

– И все-таки я не могу понять тебя, Юлий, – сказал недовольно Красс, – какое наслаждение ты находишь в посещении подобных мест. Великие боги соединили в твоем лице два самых известных римских рода – Юлиев и Аврелиев, а ты приходишь сюда, чтобы пообщаться с этим сбродом.

Красс, не принадлежавший по происхождению к старинным римским родам, а выдвинувшийся в первые ряды благодаря своему богатству и связям, всегда немного завидовал Цезарю, имевшему столь блестящие генеалогические корни. Справедливости ради следует отметить безусловные полководческие и государственные таланты Марка Лициния Красса, помогавшие его стремительной карьере.

– Это римский народ, Красс, и его надо знать, – тихо сказал Цезарь.

– Презренный сброд, – снова покачал головой Красс.

– Из такого сброда состоят наши легионы. А это уже реальная сила. Разве тебе не интересно знать, что думают твои легионеры? – спросил, улыбаясь, Цезарь.

– Нет. На войне они обязаны лишь выполнять мои приказы, – твердо сказал Красс, – и в случае отказа повиноваться я наказываю провинившегося. У меня не бывает времени выслушивать каждого из них.

– А ты не считаешь, что полководец, знающий, о чем думают его солдаты, становится сильнее, а государственный политик, знающий интересы своих граждан, становится просто непобедим? Подумай над этим.

– Они почти ничего не решают. Сенат – вот реальная сила. А эти… – Красс презрительно махнул рукой.

Подошедший раб быстро подал на стол кувшин, вмещавший почти конгий[117] вина, и десяток мясных лепешек.

– Здравствуй, Диотим.

Раб вздрогнул, едва не выронив блюдо. Он поднял голову, и радостное оживление осветило его лицо. Он увидел верховного понтифика Рима.

– Приветствую тебя, любимец богов, Гай Юлий Цезарь.

– Откуда этот презренный знает тебя? – подозрительно спросил Красс.

– Я часто захожу сюда. Я же говорил тебе, что люблю бывать в тавернах, общаться с простыми людьми.

– Даже с рабами, – презрительно скривил губы консуляр.

– Даже с ними, – подтвердил Цезарь, – представь себе, Красс, даже с ними.

Едва он произнес это имя, как раб вздрогнул всем телом.

– Марк Красс, – прошептал он с выражением ужаса на лице, – сам Марк Красс.

– Тебе известно мое имя? – сурово спросил римлянин.

– Твое имя известно всем, достойный, – поклонился раб.

– Диотим, – что-то вспоминая, сказал Цезарь, – твой сын по-прежнему помогает на кухне?

– Да, Цезарь.

– Позови его сюда. Пусть он познакомится с Крассом.

Раб внезапно побледнел, застыв на месте.

– Не беспокойся, – мягко улыбнулся Цезарь, – ничего не случится, позови его.

– Ты что, не слышал приказа? – спросил Красс. – Позови своего сына. В чем дело, Цезарь, для чего мне нужно видеть сына этого раба?

– Чтобы лучше знать не только римлян, но и наших рабов, Красс. Это очень важно, знать, о чем думают рабы. Иногда они знают больше, чем их собственные хозяева.

К ним уже спешил сам хозяин таверны. Заросшая клочками рыжих волос лошадиная физиономия Пинария выражала дикий восторг. Вращая своими выпученными глазами, он грохотал на всю таверну:

– Великие боги услышали мои молитвы. Они послали ко мне двух самых достойных граждан нашего города – Марка Красса и Гая Юлия Цезаря. В память об этом дне я прикажу заложить бочку лучшего вина, чтобы рассказать о нем своим внукам.

По залу прошелестели слова: «Красс, Цезарь…» Все замерли, уставившись на гостей Пинария. А тот продолжал славить богов.

– Не так громко, – заметил недовольный Красс, – ты уже достаточно накричался и в ближайшие дни можешь рассчитывать на увеличение своих доходов. Вся таверна уже слышала, кто сегодня пришел к тебе в гости. Перестань так громко славить богов, а то мы сейчас уйдем.

Цезарь начал громко смеяться: практичный Красс сразу сообразил, какую выгоду извлечет хозяин таверны из их посещения. Пинарий моментально закрыл рот. В дальнем конце зала появился Диотим, ведущий за руку мальчика лет десяти-двенадцати. Одетый в короткий темно-серый хитон, ребенок доверчиво держался за руку своего отца.

– Подойдите сюда, – кивнул Цезарь, – это твой сын, Диотим? – спросил верховный понтифик. – Я видел его всего два раза. Скажи, как тебя зовут?

– Сжалься, великий Цезарь, – задрожал Диотим, – он не сделал ничего плохого. Это я, недостойный, дал ему такое имя. Его мать была фракийка.

– Как тебя зовут? – быстро спросил Цезарь у самого мальчика.

– Спартак, – доверчиво сказал ребенок.

В зале наступила тишина. При упоминании этого имени Красс резко вздрогнул. Цезарь, напротив, откровенно улыбался. Пинарий, почувствовав, что его именитому гостю может не понравиться этот мальчик, с досады прикусил нижнюю губу. Диотим не смел смотреть на Красса и лишь бросал умоляющие взгляды на Цезаря.

– Как, ты сказал, тебя зовут? – медленно спросил Красс.

– Спартак, – снова повторил мальчик.

Даже пьяные гладиаторы, сидевшие в разных концах большого зала, смолкли, испуганно наблюдая за римским цензором и консуляром. Красс обвел глазами зал. Тишина становилась гнетущей.

– А меня, – негромко сказал он, но так, что услышали все, – Марк Лициний Красс.

Мальчик даже не испугался. Он сделал шаг вперед, продолжая держаться за руку отца.

– Ты слышал обо мне? – спросил Красс.

– Я слышал, что римлянин по имени Красс собрал много легионов и хотел разбить Спартака. Но ему не удалось победить Спартака. Тот разбил всех римлян и обратил их в бегство.

– А что было потом? – спросил снова Красс.

Левая бровь у него начала дергаться, и это заметили многие из сидевших рядом посетителей таверны. Заметил это и Пинарий.

– Замолчи! – крикнул он на мальчика и замахнулся на него. – Уходи немедленно!

– Постой, – громко сказал Цезарь, – пусть ребенок останется. Римлянин задал вопрос ему, пусть отвечает на него.

В огромном зале было слышно только прерывистое дыхание отца ребенка. Диотим внезапно упал на колени.

– Пощади его, великий Красс, – умоляюще прошептал он.

– Иди сюда, – позвал Цезарь мальчика. Тот попытался подойти, но Диотим крепко держал его за руку. Пальцы отца так сжимали его руку, что ребенок невольно вскрикнул. Испуганный Диотим на мгновение разжал пальцы, и мальчик сделал шаг к Цезарю.

– Что было потом, Спартак? – спросил Цезарь – Ты знаешь?

– Да, – мальчик бесстрашно смотрел на Красса, – потом, в последнем сражении, когда Спартака окружили со всех сторон, он сражался один с римлянами и погиб как герой. Он был великим вождем всех свободных людей, – гордо сказал мальчик, – и меня назвали в его честь Спартаком.

Недавний шум в таверне, разбитый теперь на мелкие осколки звенящей тишины, неприятно резал слух. Все смотрели на Красса, а Красс смотрел на ребенка.

– И это все? – спросил он, криво усмехнувшись.

– Пощади нас, – снова взмолился Диотим.

Красс резко встал. Все замерли, ожидая конца этого мучительного разговора. Цезарь с интересом смотрел на Красса. Тот хотел еще что-то сказать, открыл рот, но внезапно увидел взгляд Цезаря и, смешавшись, замолчал. Затем, посмотрев по сторонам, он швырнул на стол кошелек монет.