Река жизни - Владлен Петрович Шинкарев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слышу, зам. директора института по науке так осторожненько предлагает:
– Вы, Василий Иванович, не могли бы поведать обо всем этом на ближайшем учёном совете.
И здесь же начинает расхваливать моего друга за смелость научных идей и за свежие научные мысли. Мой друг, грудь колесом, и гордо покачивая головой, еле слышно соглашается:
– А почему бы и не выступить!
Я буквально с верхней полки чуть и не свалился. Но чётко помню, хмель быстро прошла от такого предложения, и я покурить в тамбур, приглашая своего друга за компанию.
Но его уже было невозможно оторвать от стола и разговора, тем более появился такой понимающий слушатель.
Я вышел из купе, а на душе кошки скребут, да жалобно стучат колёса вагона. Так под стук колёс мы и добрались до Москвы. Успешно отчитались, и в таком же порядке и темпе обратно возвратились в Краснодар.
Вышел я из вагона, а ветер с какой-то неимоверной силой стал надувать моё пальто, предупреждая о буйном характере здешних ветров. Казалось, паровоз был готов забрать меня с собой до Чёрного моря. Но встречавшие поезд люди были на удивление так улыбчивы и вежливы, и так не похожи на затурканных москвичей. И я вздохнул радостно: «Что значит родина!»
Меня ничуть не удивило, что нам подали институтский автобус, довольные, мы расселись, и каждый из нас стал думать о своём. В автобусе воцарилась тишина.
Вот уже и наш жилой городок, но автобус почему – то промчался мимо, направляясь в институт. Я смотрел на удаляющиеся дома и думал: «Какое счастье, что сразу же после института я попал сюда работать, что судьба меня свела с моим научным руководителем Кайдаш Анастасией Семеновной и с директором института Рудневым Евгением Дмитриевичем!»
Сейчас даже представить трудно, чтобы за пять лет кто-то мог бы построить на пустыре такой большой жилой городок и самый огромный научный центр на Кубани. А тогда, при дефиците стройматериала и рабочей силы, Руднев все проблемы решил успешно и более того подготовил научные кадры, которые были способны решать любые научные задачи в области биологии.
Я задумался, ещё не зная, что через какие-то шесть лет директор уйдёт на пенсию по болезни, а через два года после этих событий – уйду и я из института, не сумев привыкнуть к стилю работы нового директора. А пока живое время бежало не ведая, что нас ждёт впереди, оно на моих глазах сокращалось, предупреждая, что мало осталось мне работать в науке. Последние песчинки лабораторных часов осыпались, приближая конец двадцатого века.
Я очнулся от размышлений, когда мой друг усиленно трепал меня за плечо, твердя:
– Выходим, приехали!
Директор нас встретил радушно, показывая всем своим видом удовлетворение, всё время в разговоре подчёркивая, как это важно для института в этом году успешно отчитаться о проделанной работе. Еще бы, в третий раз переходящее Красное знамя Совета Министров СССР нам вручили. На этой высокой тональности зам. директора и доложил о поездке в Москву. Директор поблагодарил нас за успешную работу, как бы намекая, что все свободны.
– А Вы, Василий Иванович, задержитесь, – обратился директор к моему другу.
«Такая скверная штука, – сразу подумал я. – С чего бы его он оставил? Неужели уже доложили? И когда? Не думал я, что это делается так мгновенно»
Мысли тем временем уже летели в голове, как лихие кони и попробуй их остановить, если не знаешь как!
Потом Василий мне рассказывал: «Сел я за стол, где обычно проходит учёный совет и понял, разговор будет нелицеприятный – тяжёлый и долгий. Наболтал точно я в поезде в три короба, не соврал ты. Директор присел за стол напротив меня, и по-отечески, как будто у себя дома, стал вспоминать всё то, что я подзабыл в суматохе всяких дел, как пришёл в институт на работу лаборантом, как рос мой авторитет, как часто прощал мои научные ляпсусы и временные загулы. Так на душу капал, что захотелось убраться вон из кабинета и не смотреть бесстыжими своими глазами в добрые глаза директора. А он тем временем как-то мягко, но настойчиво говорит: „Ну что, Василий, никто не заставляет тебя работать с директором – дураком“ И подаёт мне чистый лист бумаги и ручку. Пишите, мол, заявление по собственному желанию. А у меня таких-то желаний и нет. Беру дрожащими руками ручку и бумагу, а у самого мысли: где я найду при такой скверной репутации такую высокооплачиваемую работу. Честное слово, при таком штопоре, я не смог сам писать заявление, всё делал машинально под диктовку директора. Пока я его писал – семь потов пролил. Конечно, плохо, что так всё хорошо начиналось и так плохо заканчивается, но делать нечего, подаю злосчастную бумагу директору. А тот не раздумывая, подписывает, и отправляет меня в отдел кадров. Встаю из-за стола, ноги пудовые, даже шага не могу сделать в сторону дверей. Эка незадача, сколько стоял, не помню. Директор видит мое замешательство и вдруг с чувством победителя, молча, берет мое заявление и медленно рвет его. А потом так тихонько, почти на ухо шепчет: «Жаль! Умной голове дурной язык достался, иди, работай, да знай с кем можно пить, и кому душу свою изливать. Кто-то поможет, а кто-то утопит». Веришь, я, не сходя с места, сел на стул и только смог промолвить:
– Простите меня дурака!
– Прощаю, прощаю, иди, работай!»
Тут можно было бы, рассказ и закончить, но было бы несправедливо: с тех пор, куда бы мой друг ни уезжал, с кем бы он не встречался – всюду и всегда повторял одну и ту же фразу:
– Какой у нас умный директор!
А ежели в другой раз и собирались в моём гараже обсудить дела учёного совета, то и от слегка захмелевшего друга мы слышали одно и то же:
– Какой у нас умный директор!
Дефицитные мытарства
Вот говорят, что коррупция страшнее всего на свете. Вздор. Ерунда на постном масле. В советское время кое-что покрепче было, скажем, – дефицит!
Зайдёшь в магазин, деньги в руках есть – купить нечего, магазин пуст, а если вздумаешь крабов спросить, так тебя так облают, что за три версты обходить
