Вектор атаки - Евгений Филенко

– Все когда-то случается впервые, – сказал Кратов. – Смею вас уверить, наш путь лежит в очень дружелюбный и красивый мир, где все опасности сведены к разумному минимуму. Обещаю, я буду очень внимательно и ответственно присматривать за фрекен Дези. – А мысленно прибавил: «Сдувать пылинки с хрустального сосуда». – У меня есть в этом вопросе значительный опыт.

– Надеюсь, там нет хищных животных, – проворчал Андерссон, которого слова Кратова не слишком убедили.

– Есть, – с готовностью сообщил тот. – Но в силу особенностей своего генезиса они не воспринимают людей как звено пищевой цепи. Достаточно соблюдать стандартные меры предосторожности, и все будет хорошо. Не гулять без присмотра старших, не пихать конечности в разверстые пасти, не тыкать палкой в нечто большое, многокрасочное и мирно загорающее на солнышке, если не знаешь его названия…

Лицо Андерссона потемнело.

– Доктор Кратов шутит, папа, – с нажимом произнесла Дези.

– Разумеется, шучу, – сказал Кратов. И едва сдержался, чтобы не присовокупить со всей искренностью: «Почти».

– Как называется планета, куда вы сопровождаете Дезидерию? – осведомился Андерссон траурным голосом.

– Сиринга, – ответил Кратов.

– Я наведу справки, – насупившись, обещал Андерссон.

Дези встала на цыпочки и поцеловала отца.

– Все будет хорошо, ты же знаешь, – сказала она. – Со мной ничего и никогда не происходит.

– Надеюсь, ты не стремишься изменить этому правилу, – проворчал Андерссон.

Дези вскинула сумку на плечо, взяла Кратова под руку и повлекла к посадочной галерее. Пройдя несколько шагов, она вдруг обернулась и послала отцу воздушный поцелуй. Глядевший до этого момента им вслед исподлобья, тот вмиг изменился в лице и расхохотался. После такого неожиданного взрыва эмоций, смущенно махнув рукой, удалился быстрым шагом.

– Что это с ним? – удивился Кратов.

– Папа наконец увидел то, чего от меня ждал все утро, – хихикнула Дези. – Маленькую послушную девочку в розовом сарафанчике и белом чепчике.

– А что вижу я? – осторожно спросил Кратов.

– Меня, сударь, и только меня, – сказала Дези, с наигранной спесью вскинув носик. – Или вы желали бы вот это?

Кратов шарахнулся.

Рядом с ним царственной походкой вышагивала сказочная принцесса с фиолетовыми волосами до полу, в шуршащем громоздком наряде с золотым шитьем и бриллиантами, в маленькой бесценной короне и с фальшивым румянцем на пухлых щеках.

Никто на них не оборачивался.

Кратов помотал головой. Несколько раз старательно моргнул. С третьей попытки ему удалось вернуть прежнюю Дези. Вернее, она вернулась сама, когда почувствовала, что ожидаемый эффект достигнут.

Он не нашел ничего более умного, как буркнуть:

– В старые добрые времена вас бы сожгли на костре.

– В старые добрые времена я бы правила миром, – беспечно возразила Ледяная Дези, в которой сейчас не ощущалось ни единого ледяного кристаллика.

Мичман Нунгатау и рыжая дева

– Поживее, сержант, – распорядился Нунгатау, – излагайте на ходу.

– Есть на ходу, – сказал сержант Аунгу и пустился излагать.

По дороге в космопорт до сведения мичмана было доведено, что псекацаги, сиречь патрульные, те самые, что недавно страстно алкали порвать спецгруппу в мелкие лоскутья, – в общем, нормальные парни, общительные и незлые. Возможно, причина столь терпимого отношения сержанта к упомянутым патрульным заключалась в гнячке, которой они с ним щедро поделились. «Подорвали мы с ними по доброму косяку… хорошая у вас тут трава, ничего не скажешь, наша против нее что солома прошлогодняя…» Ничего существенного, что могло бы дополнить картину происшедшего или сузить сектор поиска, сержант от них, впрочем, не узнал. «Ни за что бы не выстрелил, говорит, кабы намедни янрирр старший инспектор всему личному составу генеральный прозвездон не прописал за хладнодушие и утрату бдительности, а ему самому, надо думать, свое начальство перед тем навтыкало по самое спаси-сохрани…» Тартег разглядеть стрелявший толком не успел, заметил единственно, что матерый был тартег, старинный, не новодел и уж тем более не подделка из сувенирной лавки в торговых рядах. «Я, говорит, сразу смекнул, что попали мы все в деревянный переплет, и самым разумным со стороны янрирра старшего инспектора было бы каяться и лебезить, лебезить и каяться, и при первой благоприятной возможности выпустить пташку из клетки, пускай летит куда летела, и не оглядывается, и тогда, по воле создателя, может, все и устаканится… Но коли уж вы здесь, говорит, вижу, что не устаканилось…»

– А еще он мне запись инцидента разрешил скопировать, – напоследок похвалился сержант.

– Что же ты молчишь-то?! – вскипел Нунгатау.

– Кто молчит? – возмутился сержант. – Это я-то молчу?! Банга, скажи, я что – молчу?!

– Нет, янрирр сержант, – откликнулся ефрейтор Бангатахх, – сказать, что вы молчите, значит пойти против истины, вы не то чтобы не молчите, а, извините за крепкое слово, уж всех задрали своим жужжанием…

Они пересекли пустую площадь перед космопортом, с одной стороны подпираемую пыльными, высохшими от зноя скальными уступами, а с другой, сразу за невысоким, в половину роста взрослого мужчины, парапетом, жутковато-отвесно обрывавшуюся в пропасть.

– Красиво, – вдруг сказал рядовой Юлфедкерк.

– Чего тебе тут красивого? – недовольно спросил мичман.

Вместо ответа рядовой показал на небо: там, над бледно-голубой изостренной горной грядой в снеговых наплывах, вставали две призрачных луны – сизая, словно морозом прихваченная Днекка и тускло-желтая, как из старого янтаря, Изангэ.

– Не видал такого? – с тайной гордостью ухмыльнулся Нунгатау.

– Где у нас, в метрополии, такое увидишь! – сказал рядовой. – Либо серые тучи с дождем, для принудительного осаждения вредных выбросов, либо серая от этих самых, мать их ветреница, душу их дери, выбросов волокита вместо неба…

– Волокита, – засмеялся ефрейтор Бангатахх. – Слово-то какое нашел!

– Он у нас лирик, – фыркнул сержант Аунгу. – Можно сказать – пиит.

– Кто-кто?! – насторожился мичман.

– По-старинному – поэт, – пояснил сержант. – Помните, у летописца Кеммурверна? «Сей пиит приближен бе ко двору гекхайана, однако же за изрядное языкоблудие, пианство и распутство недолго подле оного продержался и отрешен бысть с поражением в чинах и телесном здравии…»

– Это про кого так? – с живым интересом осведомился ефрейтор.

– Про Сигнебарна. Слыхал такого?

– Слыхал, конечно, – сказал ефрейтор. – В лицее проходили, наизусть заучивали. Только забылось уж все давно.

Мичману это имя, равно как и предыдущее, ничего не говорило, поскольку лицеем для него были скунгакские портовые трущобы, а представления об изящной словесности ограничивались срамными стишками на стенах отхожих мест. Поэтому он счел за благо прервать культурную дискуссию, рявкнувши:

– Куда идем, грамотеи хреновы?

– Да почти уж пришли, – сказал сержант Аунгу. – Загвоздка в том, янрирр мичман, что дева, которую вы желали бы допросить, наотрез отказалась покидать рабочее место, сопровождая свой отказ какими-то мутными угрозами.

– В каком смысле? – нахмурился мичман.

– В том смысле, что, мол, папе пожалуюсь.

Ефрейтор снова заржал, а мичман спросил:

– Кто у нее… гм… папа?

– Не могу знать, – сказал сержант. – Из угроз упомянутой девы я сделал вывод, что некий офицерский чин из расквартированной под Хоннардом бригады егерей.

– Егеря – это нестрашно, – сказал рядовой Юлфедкерк беспечно.

– Смотря какие егеря, – заметил сержант. – Егерь егерю рознь. Случаются такие егеря, что уж лучше с бессрочными каторжниками дело иметь, чем с этими людоедами.

– Ну, посмотрим, – сказал Нунгатау несколько неуверенно. – В конце концов, мы при исполнении, допросить имеем право, не насиловать же мы ее станем, чтобы было зачем папу подпрягать…

– А вот я бы не отказался, – сообщил сержант, шкодливо скалясь. – Приятная девочка. Из высокородных. Одно только и удерживает, что папа-егерь и весь его род…

– Ну, за такое не грех и от папы получить что причитается, – философски заметил ефрейтор.

– Скотина ты, сержант, – сказал мичман и сплюнул на каменные плиты.

– Все мы немного скотины, – согласился тот. – Каждый из нас по-своему скот…

– Тоже, небось, из Сигнебарна? – ухмыльнулся ефрейтор Бангатахх.

– Почти угадал, – сказал сержант. – Мыслитель Спегурн, трактат «Сокровенное низкодушие и скотство всякой прямоходящей твари, неосновательно в любомудрие себя вверзающей». Издание Аквондакуррского университета, год от Великого Самопознания две тысячи девятьсот четвертый…

– Откуда ты, прямоходящая тварь, все это знаешь? – спросил Бангатахх недоуменно. – Ну вот откуда? На тебя глянешь бывало спросонья, так обделаешься с перепугу, а туда же… любомудр, мать твоя сладострастница…